Пленительные женщины. Одри Хепберн, Элизабет Тейлор, Мэрлин Монро, Мадонна и другие
Шрифт:
Когда Айседоре было восемнадцать, Дунканы переехали в Чикаго. Здесь Айседора поначалу попыталась пристроиться в какую-нибудь из многочисленных балетных студий, но нигде не прижилась: она в принципе отвергала школу классического балета с его заученными регламентированными движениями, вместо занятий рассказывая учителям о своем стремлении к импровизации и свободному танцу. Она считала, что танец должен быть естественным продолжением человеческого движения, отражать эмоции и характер исполнителя, импульсом для появления танца должен стать язык души – а ей предлагали, по ее мнению, ненатуральные позы и движения, в которых не было ни смысла, ни души.
Ради денег ей пришлось подрабатывать эротическими танцами в ночных клубах. Особенно она любила кафе «Богема» – здесь собирались мелкие актеры, начинающие писатели, бедные художники. Здесь Айседора чувствовала себя своей, ее импровизации принимались на ура. Особенно горячо аплодировал начинающей танцовщице рыжий художник Иван Мироцкий, польский эмигрант: в сорок пять лет он влюбился в Айседору, как только способен влюбиться пожилой неудачник в юную, наивную девушку. Однажды, когда они гуляли по лесу, Иван попросил Айседору о поцелуе – и она согласилась при условии, что они поженятся. Несколько месяцев продолжался этот странный роман, полный наивных поцелуев и неутоленной страсти, была уже назначена дата венчания – как вдруг выяснилось, что у Мироцкого в Польше осталась жена. Свадьба расстроилась, оставив в душе Айседоры легкие сожаления о несбыточном и укрепившееся решение никогда не выходить замуж.
Отчаявшись добиться успеха на родине, в 1899 году Дунканы собрались в Европу: собранных с огромным трудом денег хватило лишь на места в трюме корабля, на котором перевозили скот. В Лондоне надо было все начинать с нуля, и Айседора долго ломала голову, как ей наиболее выгодно преподнести себя английской публике. Ниша эротических танцев уже была занята Матой Хари и ее подражательницами, просто импровизации под классическую музыку здесь, в стране с устоявшимися балетными традициями, отвергали еще более яростно, чем в Америке. И Айседора нашла выход: она связала свои танцы с Древней Грецией, возведя происхождение своих движений к античным статуям и изображениям на вазах. Проводя долгие часы в Британском музее, Айседора оттачивала свои позы, добиваясь не только полного сходства с античными оригиналами, но и подчинения их логике той музыки, под которую она танцевала, – произведениям Шопена, Бетховена, Штрауса, Мендельсона. Благодаря знаменитой актрисе Патрик Кэмпбелл, которая случайно увидела танцы Айседоры на улице, молодая американка получила приглашения в великосветские салоны – и уже первые выступления принесли Айседоре успех. Она танцевала в легкой свободной тунике, босой, и ее танец провозглашал свободу не только тела, но и духа. Правда, мало кто знал, что босые ноги, ставшие главной чертой образа Айседоры, появились случайно: однажды перед выступлением Айседора так волновалась, что пролила на свои «греческие» сандалии бокал вина (перед выходом на сцену Айседора традиционно выпивала бокал шампанского). Танцевать в них было невозможно – они не только благоухали спиртом, но и скользили. Деваться было некуда – и Айседора вышла на сцену босой. Публика была в таком восторге от новаторской идеи танцовщицы, что с тех пор она танцевала только босиком. Так она и вошла в историю – «божественной босоножкой».
Но Айседора уделяла время не только танцам – молодая красавица покорила сердца сразу двух поклонников: пятидесятилетнего художника Чарльза Галле и молодого поэта Дугласа Эйнсли. Галле учил Айседору французскому и хорошим манерам и искренне недоумевал, как она может проводить время с прыщавым юнцом Эйнсли, а Дуглас ночи напролет читал ей стихи – и так же искренне удивлялся, что Айседора находит в старикашке Галле. Она же любила их одинаково – как братьев по искусству: по-другому она тогда не умела и не хотела.
Увы, танцы в лондонских салонах принесли Айседоре Дункан первую славу, но так и не принесли денег: светские дамы искренне считали, что, если они позволили бедной американке выступать перед титулованными особами, тем самым оказали ей огромную честь, которая дороже любых денег. Больше года такой жизни Айседора не выдержала и снова решила уехать – на этот раз в Париж, где всегда приветствовали любое новое искусство, особенно если его проповедовала хорошенькая молодая девушка.
В Париже Айседора сразу же стала местной знаменитостью: на ее выступления стекались толпы народа, а потом поклонники окружали ее плотным кольцом. Сам знаменитый скульптор Огюст Роден проводил с Айседорой вечера, восхищаясь ее телом и ее мыслями о новом танце – свободном от ограничений, от догм, от правил. Но она выбрала писателя Андре Бонье – низкорослый, круглолобый, он покорил Айседору не красотой, но широчайшей образованностью и искрометным умом. Однажды ночью она решилась превратить их дружбу в нечто большее: купила шампанского, одела прозрачный хитон и пригласила Бонье в спальню, где танцевала для него, пока он внезапно не ушел, сославшись на срочные дела. Айседора была в отчаянии – лишь много лет спустя она поняла, что у нее не было шанса: Бонье просто не любил женщин.
Первым любовником Айседоры стал венгерский актер Оскар Бережи, с которым она познакомилась на гастролях в Будапеште. Любовь поразила их с первого взгляда, и уже через несколько дней они уединились, чтобы сутки без перерыва заниматься любовью, – на следующий день Айседора едва могла танцевать от усталости. Оскар был молод, талантлив, романтичен – в автобиографии Айседоры он остался под прозвищем «Ромео» – и непостоянен: уже через пару месяцев бывшие влюбленные расстались. Пережив тяжелую депрессию, Айседора продолжала танцевать: теперь у ее ног были Вена и эрцгерцог Фердинанд, Мюнхен и восторженные студенты, которые после спектакля выпрягали лошадей из ее кареты, чтобы самим отвезти Айседору к отелю, Берлин и толпы поклонников, разрывавших на ленточки ее платья и шали: однажды ей пришлось возвращаться из ресторана, завернувшись в скатерть. Она стала настоящей знаменитостью – о ней писали все европейские газеты, сотни влюбленных забрасывали ее письмами, а женщины, глядя на свободные костюмы Айседоры, так не похожие на узкие жесткие платья тех лет, потихоньку начинали задумываться о том, чтобы по ее примеру скинуть ненавистный корсет и неудобные ботинки. Первым это веяние подхватил знаменитый Поль Пуаре – не без влияния «греческих танцев» Айседоры Дункан он предложил своим клиенткам знаменитые пеплосы, туники и платья-рубашки, к которым не надо было надевать корсет. Такое своеобразное «сотрудничество идей» кутюрье и танцовщицы через несколько лет пришло к логическому итогу – Айседора стала постоянной клиенткой Пуаре, не только заказывая у него новые платья, но и снабжая новыми идеями.
В 1903 году Айседора прервала свое весьма успешное турне по Германии: она не просто устала от постоянных выступлений, но ей хотелось, наконец, самой прикоснуться к истокам своего искусства. Всей семьей Дунканы отправились в Грецию: виды античных развалин привели их в такой восторг, что было немедленно решено купить землю и выстроить на ней дом-храм в древнегреческом духе. У Айседоры хватило денег на покупку участка на вершине холма Капанос неподалеку от Афин: строительство велось несколько лет, но, увы, так и не было завершено. От восторга Дунканы не заметили, что на Капаносе нет ни воды, ни подходящих стройматериалов.
Из Греции Айседора вернулась в Вену в сопровождении хора мальчиков – их присутствие на сцене должно было знаменовать возвращение к традициям древнегреческого хора. Однако скоро мальчиков пришлось вернуть на родину: в Вене они так быстро повзрослели (во всех смыслах этого слова), что оставлять их дальше становилось просто опасным. Устав от хлопот с мальчиками, Айседора через некоторое время основала в Грюневальде под Берлином танцевальную школу, куда брала исключительно девочек.
От греческой культуры Айседора перешла к изучению немецкой философии: она всерьез собиралась переложить труды Шопенгауэра на язык танца, под влиянием Ницше написала книгу «Танец будущего», а увлечение Вагнером в конце концов привело ее в Байрейт, в театр Вагнера, где она по просьбе вдовы композитора Козимы Вагнер репетировала танцевальную партию для выступления в опере «Тангейзер». Правда, снова не обошлось без происшествий: сначала в нее влюбился искусствовед Генрик Тоде (кстати, женатый), который часами простаивал под ее окнами. А перед самым спектаклем разразился скандал: очень короткая прозрачная туника, в которой собиралась выступить Айседора, привела в смятение фрау Вагнер и остальных участников оперы. Козима даже прислала Айседоре длинную рубашку, в которой той следовало танцевать, но Айседора отказалась: «Запомните, через некоторое время все ваши вакханки станут одеваться, как я сейчас!» Она оказалась права: уже через несколько лет «босоножки» в полупрозрачных туниках (а то и вовсе без них) заполонили сцены по обе стороны Атлантики, неся в массы идеи Айседоры, – правда, по утверждению самой Дункан, потеряв при этом не только дух ее танца, но и свою совесть. Сама Айседора тоже со временем стала танцевать обнаженной – но в ее танце, как она утверждала, царил не дух эротики, а гимн естественной красоте тела, в нем был не призыв к похоти, а отражение грядущей свободы духа и плоти. Сама Дункан писала: «Если мое искусство символично, то символ этот – только один: свобода женщины и эмансипация ее от закосневших условностей, которые лежат в основе пуританства».
А в жизнь Айседоры вошла новая любовь. Хотя вошла – это слишком мягко сказано: однажды декабрьским вечером после спектакля к ней в гримерку буквально ворвался молодой темноволосый мужчина, который с порога закричал на Айседору: «Вы! Вы поразительны, вы необыкновенны! Вы украли мои идеи! Вы украли мои декорации!» Айседора пыталась объяснить, что ее задник – неизменный голубой занавес – она придумала сама еще в ранней юности, но мужчина уже ушел. Айседоре объяснили: это был знаменитый английский актер Гордон Крэг, сын великой актрисы Элен Терри.
Правда, в последнее время он уже не играет на сцене, а пробует себя как художник, режиссер и сценограф, делает совершенно невообразимые декорации и бредит реформой театра. Айседора немедленно почувствовала, что с этим человеком ее связывает гораздо большее, чем одна случайная встреча, – и она оказалась права.
Уже через несколько дней они встретились снова – случайно столкнувшись на улице, они много часов бродили по Берлину, пока не оказались в студии Крэга. Едва за ними закрылась дверь, они бросились друг другу в объятия. Гордон все время повторял: «Ты – моя сестра!», и это не было простыми словами: уже в тот первый вечер они поняли, что связавшая их воедино любовь – лишь проявление той общности, того родства душ, которое бывает, кажется, лишь у близнецов. Айседора писала об этом: «Мы горели одним огнем, как два слившихся языка пламени. Наконец я нашла своего друга, свою любовь, себя самое! Но нас было не двое, мы сливались в одно целое. Это было не соединение мужчины с женщиной, а встреча двух душ-близнецов».