Пленница сновидений

Дрейк Анджела

— Наверное, он сначала ловит их, а потом отпускает, — предположила Леонора, сосредоточенно размешивая яйца. — А после ужина еще послушаем?

— Если захочешь.

— Риск ведь не испугается, правда? Мы не будем слушать там, где гремит гром и рычат львы.

— По-моему, он и к этому привык. Мы так часто слушали это место, что оно его больше не «blase».

— Это значит «не беспокоит». Это по-французски, — догадалась девочка.

— Да, конечно! Я забыла, что ты хорошо говоришь по-французски. Ну, если он больше не боится «Волшебной флейты», придется пугать его чем-нибудь

другим.

Леонора встревожилась.

— Ой, не надо! Бедный Риск!

Марина улыбнулась:

— Я шучу. — Она много лет не наслаждалась беседой с шестилетними детьми и совсем забыла, что эти неутомимые экспериментаторы со словами порой могут воспринимать некоторые шутки буквально.

— А Риск будет по мне скучать, когда я улечу к маме на свадьбу? — задумчиво спросила Леонора.

— Да.

— Он не забудет меня?

— Нет.

Леонора медленно водила ложкой в чашке и молчала.

— Ты очень ждешь этой свадьбы?

Девочка кивнула, но Марина не была в этом убеждена. Она следила за девочкой, которая скрывала боль и недоумение и упорно размешивала два яйца, приказав себе быть стойкой и смелой.

Тяжелое испытание для ребенка. Лететь на другой конец земли ради того, чтобы быть свидетелем краха собственной семьи. Стоять и следить за тем, как чужой человек займет место твоего обожаемого отца.

Ох, Поппи Рожье, какая же ты эгоистичная сука, если бросила Леонору, едва вышедшую из младенческого возраста! Как ты могла? — с яростным осуждением подумала Марина. Но правда заключалась в том (и Марине это было известно лучше, чем кому-нибудь другому), что на самом деле она бранила самое себя, бессовестно бросившую собственных детей. Она никогда не могла простить себе эту вину, хотя ее дети были почти взрослыми и прекрасно понимали, что происходит.

Но даже когда Марина перестала видеть их каждый день, она не прекратила звонить им, писать, приходить в гости и приглашать к себе. И любить их. Так что в те безумные дни уходящей молодости ей пришлось труднее, чем им. А сейчас они сами взрослые. Оперившиеся, самостоятельные, добившиеся успеха, счастливые и, судя по всему, довольные жизнью.

Но Леоноре — прелестной, серьезной, смешной и ужасно трогательной — было только шесть лет. И, насколько было известно Марине, девочка не виделась с матерью шесть месяцев.

— Мама прислала мне платье, чтобы надеть на свадьбу… — Яйца давно превратились в белую пену, а Леонора все еще размешивала их. — Голубое. И я буду держать цветы.

— Это хорошо, — не слишком убежденно ответила Марина.

— Папа тоже подарил мне платье. — Тут на серьезном лице девочки забрезжила улыбка. — Желтое с зеленым поясом. С нами ходила Зоя и помогала выбирать.

— Ты можешь надеть голубое на свадьбу, а желтое на праздник, который будет потом, — предложила Марина, сразу поняв стоявшую перед ребенком дилемму — нежелание обидеть никого из родителей.

Леонора постучала черенком по чашке, положила ложку на стол и тщательно вытерла руки обвязанным вокруг пояса полотенцем.

— Папа тоже так говорит, — серьезно сказала она.

— Ну, значит, все правильно.

Женщина приподняла бровь и лукаво подмигнула Леоноре.

Девочка

села и подперла рукой подбородок.

Поразительно задумчивый ребенок, подумала Марина. Чувствительный, как будто соткан из воздуха. И все понимающий.

— Я знаменитый птицелов — тра-ля-ля! — негромко замурлыкала она, затем сфальшивила, умолкла и подняла глаза на Марину.

— Ты прекрасно проведешь время, — сказала Марина, молясь, чтобы это оказалось правдой. — Тебя ждет большое приключение. Вместе с папой.

— Угу.

Казалось, Леонора вновь помрачнела и погрузилась в сомнения. Она сделала еще одну попытку замурлыкать и вновь умолкла.

Марина добавила в яйца молока, вылила массу в миксер и хорошенько размешала.

— А теперь смотри и слушай. Если я переверну чашку и начну стучать обратной стороной ложки по той штуковине, которую мы состряпали, получится, будто лошадь скачет по сырому песку. Слышишь?

— Да! — согласилась Леонора. — Здорово!

Она немного послушала, склонив голову набок, как всегда делала, когда сосредоточивалась. И вдруг без всякого предупреждения выпалила то, над чем долго трудилась ее маленькая головка.

— Я хочу, чтобы Зоя полетела с нами в Нью-Йорк.

Оказавшись в самолете, Поппи скоро восстановила самообладание и уверенность в себе. Она довольно вздохнула и откинулась на спинку кресла. Экипаж улыбался, атмосфера в самолете была деловая и спокойная. Совсем другой мир по сравнению с хаосом и неразберихой, царившими в аэропорту. Поппи сидела у окна; соседнее место было не занято, так что можно было слегка расслабиться и почувствовать собственную исключительность.

Когда самолет поднялся в воздух и рёв двигателей утих, она окончательно успокоилась. Стюард принес ей ледяного шампанского. Он был молодой, смуглый и очень симпатичный. Итальянец, решила Поппи, услышав характерное растягивание гласных. Позже он пришел снова, присел на корточки в проходе, осведомился, удобно ли ей, и сказал, что, если она чего-нибудь захочет, стоит только приказать. Поппи почувствовала, что между ними проскочила некая искра, и была совершенно очарована.

Когда они уже подлетели к Британии, командир корабля сообщил, что из-за плохой видимости в Хитроу сесть невозможно и их направляют в Ньюкасл. Им придется свернуть на восток и пролететь над Ла-Маншем и Северным морем. Погода там портится, поэтому пассажиры должны быть готовы к небольшой тряске. От них могут потребовать пристегнуть ремни. Однако, естественно, никаких поводов для беспокойства нет.

Через несколько минут рядом вновь возник стюард.

— Все в порядке, волноваться не о чем, — сказал он.

— Задержка… Ах, какая досада, — устало ответила Поппи, чувствовавшая, что у нее начинают затекать лодыжки.

Кости ныли, хотелось скорее приземлиться, походить и размять ноги.

Стюард предложил еще шампанского. Но у Поппи начинала болеть голова. Она велела принести чаю и стала искать аспирин.

Во время полета над северо-восточным побережьем Англии самолет боролся с сильным встречным ветром. Едва стюард направился в хвост самолета, как увидел над крылом черный дым.