Пленник гибнущего мира
Шрифт:
«Не буду», – мысленно отозвался Андрей, работая губкой.
Испуг после сражения с Гнильцом проходил. Уступая место новому страху, гораздо более сильному.
Почему? Почему он не вернулся в свой мир? Почему остался в грязной, вонючей келье, а не переместился в квартиру Кагановского? Что пошло не так?
Андрей погрузился в сон – в этом он не сомневался. Уснул недостаточно крепко? Вполне может быть. Он ведь проснулся от стрекота Гнильца, а не по собственной воле. Маленькая тварь помешала выйти из гипноза.
«Скорее! – Духов поджал губы и стал яростнее орудовать скользким коричневым комком. – Закончу, выставлю этого мордоворота, засну – и вернусь домой».
Пятна исчезали, Андрей успокаивался. Страх сменился злостью на самого себя. Балбес! Надо было до конца играть по правилам! Вычистил бы костюм, не появился бы Гнилец. Тогда не пришлось бы просыпаться раньше времени. Поспешил – вот и поплатился!
И все-таки прежней уверенности Духов не чувствовал. В спешке ли дело? Или тут что-то другое?
Губка скользила по полу. Андрей приближался к отхожему месту, где заканчивалась розовая пресекающаяся дорожка крови Гнильца. Спустя минут пять он оттер последний след, замер на коленях и посмотрел на Перлмара.
– Все? – осведомился тот.
Наклонившись, Шкурник несколько секунд внимательно осматривал пол. Потом кашлянул и коротко кивнул.
– Надеюсь, хоть теперь у тебя ума прибавится, – сказал он, выпрямляясь. Андрей по-прежнему стоял на коленях и сжимал губку. – И попробуй только еще раз…
Оборвав себя на полуслове, Перлмар шагнул к Духову и отвесил пинка. Тот охнул, взмахнул руками и растянулся на полу, содрав кожу на локтях. Голова едва не угодила в смрадную дыру нужника.
– А теперь спать, – Шкурник отвернулся и вышел из кельи.
Андрей поднялся, тряхнул головой, оглядел себя. Ссадины жгло, задница ныла.
«В следующий раз может и убить», – Духов покачал головой.
Он поежился, все еще чувствуя волны гнева, исходившие от Шкурника. Но именно гнева – злости, настоящей и лютой, в Перлмаре не было. Да, бородач суров и грозен, без труда наградит парой ласковых или оплеухой. Но только за дело, как сейчас. Духов прекрасно понимал, что в появлении Гнильца виноват сам. Лень и глупость могут обернуться серьезными бедами, и Перлмар хотел, чтобы это дошло до Андрея. Так что грубость Шкурника была проявлением заботы. Суровой, вооруженной пудовыми кулаками, но заботы…
«Да плевать на него! – Андрей вспомнил, что у него имеются дела поважнее. – Пора, наконец, возвращаться!»
Он отбросил губку, устроился на лежанке и закрыл глаза.
Но сон не шел. Сражение с Гнильцом и испуг от того, что в первый раз не удалось выйти из гипноза, разбередили сознание.
«Давай же! – твердил он себе. – Надо уснуть!»
Андрей снова стал думать о редакции «Вестника». Попытался сочинить заголовок и начало статьи. Не получилось – ни сочинить, ни заснуть. Тогда он начал считать овец. Но те, перепрыгнув через забор, неизменно превращались в тварей с туловищами-сердцами и ногами-сосульками.
Насчитав полторы тысячи овец – или Гнильцов? – Духов с трудом перевернулся на живот и уперся лбом в доски. Сейчас он готов был расшибить голову в кровь, лишь бы выйти из этого проклятого гипноза.
«Возвращай меня! – он представил Кагановского. Тот, желтый, исхудавший, сидел в своем чертовом кресле на колесах и злорадно улыбался. – Хватит! Напроживался я!»
Лишь через несколько часов Духова окутала дремота. Но почти тут же узкие коридоры наполнило гулом.
«Гудок, – понял Андрей, приподнимаясь на лежанке. Голову сковало болезненной тяжестью. – Надо вставать».
Все. Отключиться и уйти не удалось.
Впору было заплакать от досады и отчаяния, но Духов пересилил себя и выпрямился. Частью разума – той самой, что подкидывала воспоминания об искалеченном Волной Безумия мире, – он понимал, что должен оставаться Шкурником, молчаливым и безропотным, привыкшим жить по приказам погонщиков. Иначе не избежать новых бед.
Придется провести здесь еще один день – именно день, к черту все эти Стёски со Сновременьями! – после чего опять уснуть и перенестись, наконец, в реальность.
Голова загудела, когда Андрей наклонился и подобрал защитный костюм. На грубой ткани – ни пятнышка, словно после чистки. Конечно, ведь глянцевые пятна засохшей слизи обернулись Гнильцом. И если бы не Перлмар, Духов сейчас наверняка лежал бы мертвый, искалеченный.
«Не надо думать о плохом, – велел себе Андрей, с трудом надевая балахон. – Это будет только мешать».
Из-за полуоткрытой двери потянуло кислятиной, послышались шаги Дымовика и посвистывание. Начиналась первая кормежка.
Переживания стянули внутренности в узел, и от мыслей о еде стало тошно.
«Отдам свою порцию Шэрон», – решил Андрей, встав у входа в келью. Дымовик под предводительством хромого Фрона медленно продвигался по коридору.
Так он и сделал – едва погонщик отошел на несколько десятков шагов, Духов протянул миску девочке. Та обрадовалась не меньше, чем перед Сновременьем, а Перлмар нахмурился.
– Ты что же, – мрачно осведомился он, – намерен с голодухи загнуться?
В ответ Духов только покачал головой и взял у Шэрон опустевшую посудину. Девочка смотрела на него и благодарно улыбалась. Впервые за много часов у Андрея потеплело на душе.
Потом, в потоке Шкурников, он миновал коридоры внешнего витка, спустился по лестнице. Задержался у бородавчатого Фрона, который раздавал мешки с дыши-зельем, затолкал мерзкий комок в клюв шлема и залез в третью повозку. Вскоре Дымовики покатили экипажи к Ползучему Бору.
Андрею досталось место рядом с Фабелом. Выглядел тот ужасно. Губы посинели, под глазами словно кто-то мазнул лиловым. Дышал Шкурник с присвистом и время от времени заходился в кашле. Приступы были нечастыми, но мучительными. Фабел сотрясался, отчего неизменно толкал Духова плечом. Головная боль в такие минуты была невыносимой.