Плещут холодные волны
Шрифт:
— Добрый день, — тихо сказала она, вытирая фартуком руки.
Моряки вытянулись перед ней, козырнули, и Крайнюк чуть-чуть поклонился.
— Кто же вы будете, начальники, и зачем к нам пришли? — сдержанно спросила она. — Простите, что так вас принимаем, на пепелище. Да ведь ничего еще не успели. Еле детей приютили. Матери в поле, а дети возле меня, в яслях, как и до войны было. Хотя разве так было до войны! И не вспоминайте...
— Мы близкие друзья вашего Павла, мать, — сказал Крайнюк.
— Не стало моего
— Вы не отчаивайтесь. Мы разыщем вашего Павла. Еще есть надежда, — пробовал успокоить ее Крайнюк.
Но она пошатнулась, всплеснула руками и запричитала:
— Ой, нет нашего Павлика и не будет! И бедного Ивана нет. И самый младшенький, Миколка, без вести пропал. И дочек в неволю угнали. Сироты мы теперь, сироты. А обещал ведь на Петра и Павла в гости приехать. Обещал не забывать мать. Я глаза выплакала, его дожидаясь.
— Не плачьте, мама, — глухо сказал Крайнюк, — еще всяко может быть.
— Ой, где же тут всяко, сыночки милые, если и похоронная пришла... — Она рванула на шее кофточку и выхватила завернутые в платок бумаги, которые, вероятно, носила на груди, протянула Крайнюку, словно подала обжигающий руки дубовый уголек, жалобно приговаривая: — Так вот эта одна про Павла, а вторая про Иваночка родненького. А уж третья про Миколку бедненького. И про всех одинаково. И обо всех в один день. Как гром средь бела дня. Смертью героя. Ох, люди мои, люди! Ой, доченьки мои дорогие!
— Мама! Слышите, мама? — взяла ее под руку Катря. — Пойдемте, я вам что-то скажу. Пойдемте в хату. Вон уж и дети на вас смотрят, мама.
— Дети? Ох да, доченька, смотрят. Дети, — еле слышно проговорила Домка и покорно ушла за дочерью в хату.
Моряки внимательно рассматривали все три похоронные, уже так залитые слезами и потертые в руках, что некоторые слова невозможно было разобрать.
— Я впервые такие вижу, — вздохнул Мишко.
— Еще насмотришься. По всей стране они теперь летают. А конца войне еще и не видно, — глухо бросил Крайнюк, жадно затянувшись папиросой.
Дети уже не пели и не приплясывали, а молча исподлобья посматривали на моряков.
— Что же будем дальше делать? — спросил Мишко.
— Надо денег им оставить. Все, что у нас есть, — сказал Крайнюк, показывая глазами на хату, в которой жила мать Павла.
— Порядок. Вот это дело! — обрадовался Мишко.
Крайнюк вынул деньги и, подавая их Мишку, сказал:
— Тут три тысячи. За книгу получил. Приложи к своим и вручишь, когда я скажу. А больше ничего не говори. Я сам все скажу.
— Красота! — кивнул головой Мишко. — Пусть теперь пехота подтягивается. Пусть знает, что моряки прошли...
Вышла Катря, стала извиняться:
— Вы простите, уважаемые товарищи, но я ничего с мамой не могу поделать. Если б хоть этих бумаг не присылали. Все бы какая-нибудь надежда оставалась... А так... Пойдемте
Хата пропахла гарью, но в ней было чисто и уютно. Вдоль стен стояли деревянные топчаны, перегороженные легкими решетками, за которыми, вероятно, спали теперь дети на чистых дерюжках и белых подушечках. Домка с Катрей жили в темной каморке, отдав под детские ясли весь дом.
Мать сидела у стола и молча смотрела, как моряки пили молоко из больших кружек. Когда выпили и поблагодарили, Домка тихо, словно думая о чем-то своем, уже без слез спросила:
— А скажите, ребятки, каким он там, на войне, был, мой Павлик?!
— О! Если бы все врачи такими были, как он, и горя мало, — сказал Крайнюк. — Его у нас называли горным орлом. Операции такие делал в землянке, какие не всякий профессор в больнице сделает. Он, мать, и мне жизнь спас. Вот эта рука мне смерть несла, а он нашел меня посреди мертвого поля и спас.
— Пошли тебе бог доброго здоровья.
— Да разве только мне? Сотни матросов его вовек не забудут.
— А кто у него остался? — спросила Домка. — Может, девушка или жена?
— Девушка, мать, — сказал Крайнюк.
— В Севастополе?
— Да.
— Ох, бедная моя головушка! Почему же вы ее не вывезли?
— Не могли. Она в подполье осталась.
— Боже мой милостивый, — склонилась к столу Домка. — А мне и не признался... Побудьте у меня немного. Погостите. Дайте хоть насмотреться на вас да наговориться. Может, полегчает мне, детки милые...
— Нельзя, мать. У нас приказ, — не выдержал Мишко и вступил в разговор.
Тогда уж и Крайнюк прибавил:
— Командование нашей части выдало вам единовременную помощь деньгами. Примите, мама, этот скромный дар. Все матросы и командиры нашей части низко кланяются вам и от всего сердца благодарят за такого славного сына, каким был Павло. Спасибо, мать.
Крайнюк, говоря эти слова, стоял смирно, словно отдавал рапорт, а Мишко выхватил из кармана деньги и положил на стол.
— Ой, что вы, деточки? — замахала руками мать. — Чтоб я деньги брала? Ни за что на свете. И не думайте, и не уговаривайте. Я бы еще и свое все отдала, только бы он жив остался, мой Павлусь...
— Нам полковник приказал. Мы должны выполнить его приказ, — твердо сказал Крайнюк.
— Полковник? — удивилась Домка. — Приказал?
— Так точно, — прищелкнул каблуками Мишко.
Домка ниже склонила голову, горько вздохнула и ничего больше не сказала.
Она проводила их до ворот и, обняв каждого, как сына, крепко поцеловала. И украдкой перекрестила вслед, когда двинулись они в путь. И долго стояла и смотрела, пока не растаяли среди поля в горячей дымке.
Катря еле оторвала мать от ворот, отправила белить хату, чтобы хоть в работе немного забылось горе.