Плоды зимы
Шрифт:
Он подошел к кровати, надел носки и брюки и снова вернулся на кухню. Есть ему не хотелось. Он только выпил еще чашку липового отвара. Свернул сигаретку, закурил, но после первой же затяжки закашлялся. Подождал, пока сигарета погаснет, стряхнул пепел, а окурок положил в жестянку с табаком.
— Если я уж и курить не могу, что мне тогда остается?
Ложиться в постель ему не хотелось. Старику казалось, что он этим навлечет на себя хворь. Он взял одеяло, завернулся в него и опять подсел к огню. И стал вглядываться в дорогу, которая медленно проступала из темноты. По правде говоря,
Оттого, что отец глядел в одну точку, глаза у него начали болеть, веки отяжелели, замигали, потом совсем закрылись. Время от времени старик кашлял. Когда он вставал, чтобы сплюнуть в топку или подбросить полешко, он чувствовал, что ноги у него подкашиваются. Перед глазами летали черные мухи.
Когда поздним утром его зашла навестить госпожа Робен, отец дремал на стуле. Услышав стук, он привскочил. Дверь была еще заперта на ключ, он встал, чтобы отпереть ее, но вынужден был ухватиться за стол. От усилия он закашлялся и кашлял долго, надсадно. Когда приступ прошел, на глазах у него выступили слезы, в ушах гудело.
— Надо предупредить вашего сына, — услышал он голос госпожи Робен. — Он пришлет доктора. Нельзя же вам оставаться одному.
Отец уже вытер глаза, но видел все как в тумане. — Нет, нет… Это пустяки… Если бы вы могли только приготовить мне компресс.
— Но этого недостаточно. Надо позвать врача…
Отец уже немного пришел в себя.
— Нет, они меня отправят в больницу… А я не хочу. Не хочу.
— Вам надо хотя бы лечь.
— Нет. Мне так лучше, у огня.
Госпожа Робен приготовила компресс, принесла корзину дров и снова сказала, что надо вызвать врача. Отец упорно отказывался. Когда она вышла из кухни, он крикнул:
— Никого не зовите… Никого… Я не хочу.
Болезнь страшила старика, но еще больше он боялся, что ему придется покинуть дом.
Госпожа Робен еще несколько раз заходила к отцу и после обеда пробыла у него довольно долго. Он старался разговаривать с ней, старался показать, что ему полегчало, сдерживал кашель.
— Вот видите, — сказал он ей под вечер, — мне уже лучше… Гораздо лучше. Я ведь знал, что не надо никого беспокоить.
Госпожа Робен ушла к себе; как только дверь за ней затворилась, отец, не раздеваясь, лег в постель и укрылся двумя одеялами, положив сверху еще и толстую перину.
79
Ночью лихорадка у отца усилилась. Старик чувствовал, как быстро развивается болезнь. Он оставил у изголовья зажженную коптилку, но к четырем часам утра огонек стал меркнуть, и отец решил поискать свечу. Он медленно, с трудом сел на край кровати, сунул ноги в ночные туфли и немного подождал. Огонь в печи, должно быть, погас, потому что в комнате стало холодно. Старик представил себе, сколько ему придется сделать движений, прежде чем он растопит печь, и это показалось ему невероятно трудным. Он попробовал было встать, но у него сразу же закружилась голова. Все завертелось, пол уходил из-под ног, и снова пришлось
— Мне крышка, — прошептал он. — Крышка.
Он еще дважды пробовал встать, потом, боясь упасть, судорожно ухватился за спинку стула, на котором лежала его толстая вельветовая куртка, и с трудом помочился в ночной горшок.
Затем опять лег в постель. По его лицу и по спине струился пот. От насквозь промокшего ночного колпака стыла голова, но он не решался его снять.
Когда слабость немного прошла, он подумал с каким-то странным спокойствием, что так вот и умрет здесь и никто даже не придет к нему на помощь. Он угаснет, как эта коптилка, в которой кончился керосин, — ее крохотное пламя чуть мигало, освещая только мраморный ночной столик да ближний угол буфета. Эта мысль не покидала отца до тех пор, пока пламя не вспыхнуло в последнем усилии и не погасло, и осталась лишь красная точка в темноте, не больше кончика горящей сигареты. Когда и эта красная точка исчезла, отец приподнялся на подушках и закричал:
— Мерзавцы… Мерзавцы… Они так и дадут мне околеть… Околеть как собаке… Мерзавцы… Мерзавцы!..
Он без сил упал на постель. Голова его глубоко ушла в подушки, а глаза перестали буравить темноту.
Когда отец проснулся, возле него стояла госпожа Робен. Накануне он дал ей ключ от двери и сейчас сразу об этом вспомнил.
— Как хорошо, что вы захватили с собой ключ, — пробормотал он. — Знаете, дела мои плохи… Боюсь, я даже не смог бы подняться, чтобы открыть вам дверь.
Теперь он чувствовал себя как будто лучше, присутствие другого человека подбодрило его.
— Вам не трудно развести огонь? — спросил он.
— Уже развела, господин Дюбуа. И я принесла вам кофе.
Он выпил кружку горячего кофе с молоком и подумал, что, видно, зря так перепугался и болезнь его уже проходит.
— Может, мне попробовать встать?
Госпожа Робен удержала его в постели.
— Я схожу за своей служанкой, и мы переменим вам простыни. А пока что лежите.
Она ушла и вскоре вернулась с итальянкой, которая помогла отцу подняться и усадила его возле огня.
— Зря вы легли одетым.
— Мне было холодно. А потом, вставать ночью…
Старик замолчал. Минуту он боролся с приступом кашля, но пришлось сдаться. От кашля он снова почувствовал в груди жар, и снова его бросило в пот. Женщины заставили его раздеться и лечь. Дышал он прерывисто. Лежа в постели, он слышал, что они о чем-то говорят в кухне, но слов разобрать не мог. Потом он услышал, как открылась и тут же захлопнулась дверь, и спросил:
— Вы здесь?
Подошла служанка.
— Хозяйка вышла, но она скоро вернется.
Отцу хотелось спросить, не пошла ли соседка звонить врачу, но он промолчал. Итальянка стояла возле кровати, уронив руки вдоль тела, и вид у нее был растерянный. Отец закрыл глаза и стал ждать.
Очнувшись, он понял, что долго спал. Его разбудил чей-то голос, доносившийся из кухни.
— Кто там? — крикнул он.
Вошла Мишлина и сказала:
— Не беспокойтесь, папаша. Мы здесь. А скоро и доктор придет… У вас ничего серьезного. Небольшой грипп, знаете, в такую погоду это дело обычное.