Плохая кровь
Шрифт:
Гиббонс закусил верхнюю губу и прищурился. У него начиналась изжога.
– Ты правда не хочешь в кино?
– Абсолютно.
А жаль: вдруг где-нибудь показывают «Челюсти».
Глядя с пожарной лестницы вниз, на булыжники мостовой, Масиро различал тело своего предка – гигантский воин лежал в парадных доспехах, облагороженный смертью. Масиро почтительно склонил голову, потом осторожно стал подниматься по железным ступенькам. Он взглянул вверх, на освещенные окна, до которых оставалось три этажа, и вспомнил молодого
– Никогда не думала, что у тебя такое скудное воображение, – говорила Лоррейн, качая головой. – Я разочарована. Ты слишком приземлен. Ты принимаешь в расчет только реальные возможности. А вдруг убийца – психопат? Психопат, который внушил себе, будто он... – тут ее взгляд упал на книгу, лежащую на кофейном столике, – римский центурион, например. Этот вариант ты ведь не примешь во внимание, а?
– Ты попала пальцем в небо. Убийцы-психопаты – особая статья. У них все по-другому обставлено.
– Нет, нет, послушай меня. Представь себе человека, который много читал об истории Древнего Рима, который все бы отдал, только бы носить короткий меч и нагрудный доспех. И вот в один прекрасный день он свихивается, а поскольку у него на уме одни только римские завоевания, то он и воображает себя центурионом. Но основное в центурионах то, что они жили только для армии, рождены были, чтобы исполнять приказы. Значит, что нужно нашему убийце, чтобы перевоплотиться в подлинного центуриона? Цезарь, так ведь? Теперь представь себе, что какой-то негодяй входит в его жизнь и видит, что сможет использовать несчастного помешанного для своих преступных целей, если только подыграет ему и назовется генералом. Подумай об этом.
– Я уж думаю, не арестовать ли тебя за сообщничество. Давай сменим тему, а? – Гиббонс хотел было обнять ее.
– Нет. – Лоррейн оттолкнула его руку. – Ты не хочешь меня слушать. В этом, черт подери, твоя беда. Тебе неинтересно, что думают другие. Как вообще можно раскрыть преступление, не признавая, что кто-то способен мыслить не так, как ты? Может, раньше у тебя получалось, но теперь – нет. Взгляни правде в глаза: у тебя ничего не выходит. – Лоррейн схватила чашку и глотнула чаю, плотно зажмурив глаза. Она пыталась удержать слезы.
Жуткое, выматывающее душу молчание воцарилось в комнате. Гиббонс чувствовал себя последней скотиной. То, что он вернулся на работу, расстроило Лоррейн гораздо больше, чем он мог себе представить. Иногда он ведет себя как последний говнюк.
– Знаю: ты на меня чертовски зла, – сказал он наконец. – Прости. Я должен был сначала переговорить с тобой.
Лоррейн со всего размаху опустила чашку на столик, расплескав чай.
– Извинениями ты ничего не изменишь. Что сделано, то сделано.
– Но я прошу прощения. Что еще я могу...
– Этого недостаточно. Этим не исправишь прошлого. Ты всегда так поступал со мной. Всегда оставлял за бортом. Ты никогда не думал о нас.
Гиббонс глубоко вздохнул.
– Как ненавижу я эти разговоры. Чего ты хочешь? Чтобы я заплакал? Я никогда не плачу, извини. Ты хочешь что-то услышать от меня, но я понятия не имею что. Если бы я знал, что мое возвращение на работу так выбьет тебя из колеи...
– Я переживаю не потому, что ты вернулся в Бюро. Дело в том, что ты не рассказал мне о своих намерениях.
– Но какие, к черту, могли еще быть у меня намерения? Что другое мог я предпринять после тридцати лет работы в Бюро? Начать составлять букеты?
Она рассмеялась сквозь слезы и покачала головой.
– Ты все такой же и никогда не изменишься, правда?
Гиббонс обнял ее за шею и привлек к себе. Было ужасно видеть, как Лоррейн плачет из-за него.
– Послушай, даже не знаю, что тебе сказать. Я люблю тебя, но...
– Ах, ладно, помолчи. Только это я и хотела услышать. Обещай мне одну вещь для полного счастья.
– Какую?
– Будь осторожнее впредь. Не лезь на рожон. Я этого не вынесу. Ты считаешь себя неуязвимым, но это не так. Уязвимы все. Не рискуй понапрасну. Держись Майкла, если возникнет опасность. Обещай мне. Я не хотела бы на старости лет остаться одна.
Гиббонс с усилием сглотнул.
– Ладно... обещаю. Буду осторожен.
Лоррейн прижалась губами к его губам, еле удерживая рыдание. Не прерывая поцелуя, расстегнула ему рубашку, погладила волосы на груди. Гиббонс крепко держал ее и не отпускал. Если бы она отстранилась, то увидела бы слезы на его глазах. Теперь Лоррейн принялась расстегивать ему ремень.
Он повернулся, высвободился на минуту.
– Эй, ты уверена, что не хочешь в кино?
Она фыркнула и расхохоталась по-настоящему.
– Ложись-ка, Гиббонс, на спинку и расслабься.
Она расстегнула ему «молнию» на брюках и щекотала до тех пор, пока он окончательно не дошел до кондиции. Гиббонс расстегнул на ней блузку и завозился с застежкой бюстгальтера. В нетерпении Лоррейн сама расстегнула и сбросила блузку и лифчик одним резким движением. Гиббонс положил толстую мозолистую руку на мягкую грудь Лоррейн, и она, извернувшись, освободилась от брюк. Другой рукой Гиббонс принялся оглаживать ей сзади трусы, проводя пальцами по шву, что шел к линии волос на лобке. Она раздвинула его губы и просунула язычок. На вкус он был изумителен.
Вдруг Лоррейн откинулась назад, выгибая спину.
– Мне пришло кое-что в голову.
– Командуй, я готов.
– Нет, не насчет тебя. Насчет убийцы.
– Ах ты черт...
– Он, может быть, вовсе и не центурион. Может быть, он русский казак. Эти ребята были помешаны на саблях.
Глядя на Гиббонса сверху вниз, Лоррейн заулыбалась.
– Отдохни, Бернстейн.
– Ты должен принимать во внимание любую версию. Иначе совсем закиснешь.
Она тихо рассмеялась, нагнулась к нему и лизнула в ухо. Он слегка коснулся сгиба ее бедра. Потом ухмыльнулся и глухо зарычал, как матерый медведь.