Плохая война

Конофальский Борис

Дальше епископ писал, чтобы Волков непременно на Рождество был при всей своей «красоте» – то есть при выезде, при знаменах и при лучших своих людях – в Малене, что сам старый епископ встретит его у ворот города и проводит с крестными знамениями до кафедрала, где станет служить мессу в честь него. Это тоже ему было в большое благо. Пусть горожане видят в нем большого воина и победителя. Все и всегда хотят дружить с победителями. Пусть так и будет. Хорошо, что на его стороне такой умный епископ.

Дальше Волков развернул другое письмо, и оно тоже оказалось хорошим. Писала ему огнегривая его красавица и верная помощница Бригитт. Писала, что ей несладок дворец епископа, потому как в нем нет господина сердца ее, что считает она дни, когда

сможет видеть его и целовать руки его. Волков читал и, сам того не желая, вспомнил ее тяжелые и красные, как медь, волосы. И захотелось ему прикоснуться к белой щеке в веснушках, к ее небольшой, но такой твердой и красивой груди, к ее крепким и горячим ягодицам. Ах, как хорошо бы сейчас было. Он вздохнул и решил, что сидеть у реки больше смысла нет, нужно снимать лагерь. И настроение от этой мысли у него улучшилось. Да, надо собираться домой, хотя бы потому, что солдаты дома станут есть свою еду, а не его. И, конечно, он увидит свою Бригитт. Рыжую и красивую, стройную и умную Бригитт. Да, все было прекрасно, кроме одного, и это одно, может, даже перевешивало хорошее. Он стеснялся спросить об этом у Александра Гроссшвулле, боялся, что это покажется проявлением дурной слабости, но не выдержал.

– А от госпожи Эшбахт письма не было?

– Нет, кавалер, не было, – отвечал Увалень, вставая с сундука, на котором сидел.

«Зачем спрашивал, дурак, будь там письмо, так Увалень уже отдал бы его тебе». И Волков опять от обиды, от досады задал глупый вопрос:

– А мое письмо вы госпоже Эшбахт передали?

«Да как же он мог не передать?»

– Конечно, кавалер, в руки, при епископе то было, за столом они сидели.

– И что она сказала?

– «Благодарю вас».

– «Благодарю вас»? И все?

– И все.

– И не читала? – Волков начинал раздражаться. Куда только девалось благодушие и приятное расположение духа от двух писем.

– При мне нет, – начал вспоминать Увалень. – Спрятала в рукав.

«Мерзавка, всем поведением своим норовит уколоть, всяким движением показывает высокомерие свое графское. Семейная спесь так из нее и лезет наружу. Ты хоть в лепешку расшибись, хоть сарацинского султана победи, все равно она губу будет кривить в небрежении, ведь она из рода графского, а ты выскочка из бюргеров, из городских простолюдинов. Или, может, она так холодна из-за Шауберга? Но так то уже в прошлом, чего о нем думать. Или она до сих пор по нему сохнет?» Эх, жаль, что нет другого «Шауберга», чтобы ей насолить, он бы и его повесил на заборе.

Волков встал.

– Вы свободны, Александр.

Кавалер накинул шубу и решил пройтись перед обедом по лагерю, подойти к реке. Настроение у него было дурным, но его скрашивало то, что нога при ходьбе почти не болела. «Как хорошо это и удивительно, когда у тебя ничего не болит», – в который уже раз думал он.

Волков остановился у реки, поглядел, как по ледяной воде тянутся один за другим четыре плота по течению на запад. А плоты те все из хорошего леса, на плотах по щиколотку в ледяной зимней воде стоят сплавщики, и ничего, не холодно им, все краснощеки так, что с его берега видно. Он проводил плоты взглядом: война войной, а плоты плывут. Ничего, пусть пока плывут, раз деньги платят. Пусть плывут и догоняют мертвяков, что сегодня он покидал в эту реку.

Плоты исчезли из вида, а кавалер уставился на неказистую заставу, что построил сержант Жанзуан на возвышенности за заброшенной деревней. Тут к нему подошел Рене, что-то хотел сказать про дележ добычи, но кавалер его опередил:

– Как вам эта застава, ротмистр?

– Шалаш, – ответил Рене.

– Шалаш? – Волков засмеялся и вдруг стал строг. – Именно шалаш. А шалаши мне тут не нужны. Из того серебра, что привезли сегодня горцы, возьмите денег, сколько потребуется, и купите леса, покупайте те плоты, что тут проплывают. Поставьте на месте шалаша форт, и чтобы в три человеческих роста, чтобы был вал и ров хороший, башни по углам для арбалетчиков

и мост. Ров копайте до тех пор, пока вода не появится – река близко, долго копать не придется. Форт пусть будет на тридцать человек – двадцать солдат и десять арбалетчиков. Завтра я сниму лагерь и пойду в Эшбахт, а вы, родственник, останьтесь здесь со своими людьми и вернетесь, как закончите.

Рене стоял чуть растерянный, он уже и забыл, что хотел сказать кавалеру. Видя это, Волков едва заметно усмехнулся.

– За старшего в форте оставите сержанта Жанзуана. Он тут уже прижился.

– Как пожелаете, – только и ответил Рене.

Кавалер повернулся и направился к себе в шатер, время было уже обедать.

Глава 7

Утром стали снимать лагерь, собираться в Эшбахт. Пока запрягали первые телеги и собирали палатки, вернулись Брюнхвальд и Гренер, которые отвезли безголовое тело кавалера Рёдля в замок барона фон Деница. Волков сидел на раскладном стуле рядом с бочкой, на которой лежали списки трофеев и стояла кружка с пивом. Списки он давно изучил и теперь смотрел, как четверо солдат под руководством Максимилиана снимали его драгоценный шатер.

Как только кавалер взглянул на приближающихся офицеров, так сразу понял, что у них для него что-то есть. Да, они знают что-то такое, чем хотят немедленно поделиться с ним. Карл Брюнхвальд, да и Гренер тоже – оба ему нравились как офицеры и как люди, но их обоих Волков считал простаками. У них что на уме, то и на языке, то и на лице. И сейчас они шли к нему с лицами весьма озабоченными. «Ну, что еще мне опять ждать плохого?»

Офицеры поклонились, и после обычного приветствия Карл Брюнхвальд сразу начал:

– Рад сообщить вам, кавалер, что барон Адольф Фридрих Баль фон Дениц жив.

Волков смотрел на него из-под бровей взглядом нехорошим: «Шутит ротмистр? Да нет, он и шутить-то не умеет, сколько его знаю, от него шуток не слыхал, да и старый кавалерист Гренер взволнован и серьезен».

– И что же, вы его сами видели, господа?

– Нет, – отвечал Брюнхвальд, – нас до него не пустили.

– Привратник был больно строг, – вставил Гренер.

– Что? Как так, почему? – Кавалер все больше удивлялся.

– Это не привратник, больно важен он был для привратника, – рассуждал Карл Брюнхвальд. – Видно, родственник барона какой-то.

– Может, и так, – согласился Гренер.

– И что же вам сказал этот родственник-привратник?

– Сказал, что барон будет благодарен за то, что привезли тело Рёдля, так как барон имел сильную привязанность к этому рыцарю.

Это Волков и сам замечал, он видел, что отношения барона и кавалера вовсе не походили на отношения сеньора и вассала. Не знай Волков о любовных похождениях барона, так подумал бы, что у этих двух достойных господ противоестественная связь. Уж больно они были близки, словно братья. Как-то, когда барон со своими людьми приехал только к нему в лагерь, еще на пиру до сражения, кавалер заметил, что барон, допив вино из своего бокала, стал отнимать бокал у Рёдля, а тот свой бокал не отдавал, пока вино не расплескалось, и тогда Рёдль просто выплеснул остатки вина в лицо барону. И тот всего-навсего засмеялся и, вытерев лицо, назвал кавалера свиньей, а тот в ответ обозвал барона дураком, на этом все и закончилось. Такое поведение было присуще мальчишкам, но никак не взрослым господам, коих считали лучшими турнирными мастерами и гордостью графства. Да, не знай Волков, что барон был любителем женщин, он так и подумал бы, что у барона и кавалера Рёдля своеобразные отношения. Но еще с первой встречи на балу в дворце Маленов кавалер заметил, что у его жены Элеоноры Августы и у барона отношения намного свободнее, чем предполагает этикет. Они вели себя так, как ведут себя бывшие любовники. Он с ней шутил, а она смеялась его шуткам и держалась к нему весьма благосклонно. Может, поэтому Волков не очень жаловал барона. Кроме того, тот еще был злым на язык.