Плохая война
Шрифт:
– А как зовут Фейлинга?
– Фердинанд, – так же негромко отвечал бургомистр.
Вот он-то и нужен был Волкову. Фердинанд Фейлинг и весь его дом должны были стать союзниками кавалера в Малене. Вторыми после святого отца Теодора. Волков при приближении Фердинанда Фейлинга протянул ему обе руки, как другу старому и сердечному. Фердинанд хотел ему кланяться, но кавалер притянул его к себе и обнял.
– Рад видеть вас, друг мой, – говорил Волков.
– И я… И мы… – Фейлинг даже растерялся от такой ласки. – Вот, всей семьей решили засвидетельствовать почтение. Это моя жена Изабелла.
– Госпожа Эшбахт, – скромно представил свою супругу кавалер.
Дамы улыбались, приседали в книксенах, однако Элеонора Августа делала это
– Рад сообщить вам, друг мой, что очень доволен вашими сыновьями Куртом и Эрнстом.
– То мои племянники, – поправил Фейлинг.
– Ах вот как!
– Но любимые, любимые племянники, – заверил дядя молодых людей. – Такие любимые, что иной раз люблю их больше, чем собственных сыновей.
Все поняли, что это господин Фейлинг так шутит. Все засмеялись. И как ни хотелось Волкову продолжить разговор с Фейлингом, но к нему уже шли другие важные люди здороваться.
Раскланявшись с очередной влиятельной семьей Малена, Волков, все еще думая о нужной для него встрече с Фейлингом, снова повернулся к бургомистру:
– А во сколько закончатся праздники?
– Завтра закончатся, – сообщил ему господин Виллегунд.
– Завтра? – удивился кавалер.
– Завтра, завтра, – повторил бургомистр, – сегодня у нас будет рождественский обед, а завтра пир в вашу честь, смотр городского ополчения и бал.
– Ах вот как.
Волков сразу стал подсчитывать, во сколько ему обойдется постой и прокорм солдат, офицеров и господ из выезда. Он продолжал улыбаться и кланялся очередным важным горожанам, хотя ему хотелось скривиться. А бургомистр, словно прочтя его мысли, прошептал ему:
– Не извольте беспокоиться, господин кавалер, солдат ваших мы разместим в городских казармах, на то уже даны распоряжения, а господа офицеры получат приглашения на ночлег от лучших домов города. Очень рассчитываю на то, что вы и ваша досточтимая супруга согласитесь принять мое приглашение.
С одной стороны, это было приятно, но с другой… Волков не хотел оставаться один, без солдат или хотя бы офицеров. Кто знает, что у этих горожан на уме. Он покосился на епископа, это был единственный человек, которому кавалер доверял всецело. И старый умный поп сразу понял его взгляд и сказал бургомистру:
– Сын мой, на правах духовника господина Эшбахта прошу вас уступить мне право быть гостеприимным хозяином.
– Прошу простить меня, господин Виллегунд, – продолжил Волков, – но я очень скучаю по наставлениям святого отца и давно хотел поговорить о делах духовных.
Виллегунд безропотно поклонился. На том разговор и закончился бы, не вступи в него Элеонора Августа:
– Отчего же нам, как бездомным бродягам, искать чужого крова, когда у нас тут есть свой большой дом, где все ваши офицеры смогут разместиться?
– То не мой дом, – произнес кавалер сдержанно, – то дом вашего отца.
Ночевать в доме, хозяин которого твой откровенный недруг, ему совсем не хотелось.
– Как пожелаете, муж мой, – с несвойственным для нее смирением произнесла Элеонора Августа.
Они еще долго здоровались с городскими нобилями, прежде чем все закончилось и все господа под все тот же шум направились в городскую ратушу. Пошли пешком, даже епископ шел сам, хоть на брусчатке кое-где был лед. Слава богу, ратуша располагалась совсем рядом.
На рождественском обеде было весело. На верхних лавках разместились музыканты, стали играть веселую музыку. Ратушу, хоть и была она велика, протопили, дров не жалея, и шубы тут уже не требовались. Хоть и святой праздник, но дамы незамужние блистали открытыми плечами, непокрытыми и распущенными волосами и прозрачными нижними сорочками, что не были прикрыты лифами платьев. Элеонора Августа кривилась от такой распущенности городских девиц, а Волкову и другим мужчинам все нравилось. Он сидел за главным столом, по правую руку от епископа. Справа от него разместилась жена, за женой сидел бургомистр, далее
Блюда подавались самые изысканные – куропатки, жаренные с медом, и целиком зажаренные молодые свиньи, присыпанные сушеными сливами и абрикосами, буженина и окорока, к которым приносили острые соусы. Ко всему этому жирные, сладкие, желтые, на сливочном масле, хлеба.
Вино лилось ручьями. Прямо тут же, за спинками кресел первых господ города, слуги проламывали бочки, разливали вино по кувшинам и сразу разносили его по столам. Денег на пир городской совет не пожалел. А ведь завтра еще продолжение. Волков ел и пил с удовольствием и с удивлением замечал, что и жена его, которая обычно в еде и питье весьма придирчива, тоже угощалась с удовольствием. Особенно уделяла внимание медовым куропаткам. Да, она изменилась за последнее время, изменилась.
А тут бургомистр встал, подошел к креслу Волкова и негромко заговорил:
– Кавалер, город решил сделать вам подарок, но все никак совет не мог решить, какой. Одни говорят, что вам к лицу будет конь, самый что ни на есть лучший в графстве, другие – что золотая цепь с гербом города. Так и не пришли к согласию. Что пришлось бы вам по сердцу?
«Конь за двести талеров или цепь за триста? Конечно, цепь, а лучше двадцать бочек пороху или и вовсе серебро». В его положении нет ничего лучше денег, хотя порох, будь он неладен из-за своей дороговизны, тоже пришелся бы кстати.
– Что ж, конь для любого рыцаря лучший подарок, – скромно отвечал Волков.
Бургомистр поклонился и ушел говорить с другими горожанами. А кавалер случайно повернул голову налево и заметил за одним из столов ее. Бригитт была прекрасна. Так прекрасна, что даже самые юные и свежие девы города, коим едва исполнилось шестнадцать, не были так красивы и свежи, как эта двадцатишестилетняя женщина. Она, как и прочие незамужние девы, не собиралась прятать свои медные волосы, не собрала она их и в прическу, так и струились они по ее плечам и спине непослушными пружинами. А точеное лицо, чуть покрасневшее от вина, так и сияло женскою притягательною силой. Той силой, что так и тянет мужчин прикоснуться к такому лицу губами. Была она вызывающе хороша, и плохо то, что по левую руку от нее сидел молодой красавец фон Клаузевиц. Справа, конечно, разместился Брюнхвальд, это могло бы кавалера успокоить, но Карл совсем не уделял внимания красавице, а больше интересовался молодой свининой. Бригитт что-то говорила ему, а старый солдафон лишь кивал, кажется, даже и не прислушиваясь к ее словам. Этот грубый болван никогда не был излишне галантным. Волков стал бы беспокоиться, но его немного успокаивал вид молодого рыцаря. Фон Клаузевиц сидел с каменным лицом, в разговоре Бригитт и Брюнхвальда участия не принимал никакого. Он даже не ел толком. Но все равно Волков чувствовал беспокойство. То было беспокойство старого мужа, имеющего молодую жену. Да, он был высок и широк в плечах. Но зато был хром, и его левая рука уже совсем не так хороша, как в молодости. Да, он знаменит и в его честь дают пиры. Но его лицо было изрезано мелкими шрамами, а на лбу и вовсе шрам большой, и от правого уха осталось чуть больше половины, на голове белел пробором длинный шрам, его шея была изуродована. Да уж, на фоне фон Клаузевица, Максимилиана или молодого Гренера он выглядел весьма отталкивающе. Впрочем, Волков не видел людей, что провели полжизни в войнах и выглядели бы лучше, чем он. Кого ни возьми, хоть Брюнхвальда, хоть Рене, хоть Роху, на всех на них войны и походы оставили свой след. В отличие от них, между прочим, у него хотя бы все пальцы и все зубы. И все ноги! Он усмехнулся, найдя глазами Роху. Тот радостно наливался вином, сидя перед целой тарелкой всяких яств. Но как раз еда-то кавалера и не волновала, его волновали молодые красавцы, что были близки к его дому, а значит, близки и к его Бригитт.