Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Оборачиваюсь назад и картинно вздрагиваю:
— Черт, обозналась, — удрученно вздыхаю. — Опять на таможне все перепутали.
Бабушка резко опускается на мягкий пуфик, прижимает ладонь к груди, старается выровнять дыхание. Не спешит падать в обморок, однако находится в растрепанных чувствах.
— У него бицепс больше чем у Шварценеггера, — со знанием дела присвистывает папа.
— Фигня, — отмахиваюсь равнодушно. — Бицепс любой дурак нарастить сумеет, а вот с репертуаром Расторгуева
— Лунааа, лунааа, лунааа, — радостно затягивает парень, моментально расплываясь в добродушном оскале.
От этой жуткой картины мама бледнеет еще сильнее, а бабушка осеняет себя крестным знамением.
Перебор? Ну, не знаю. Сами понимаете, не каждый день здоровенный верзила распевается посреди коридора.
— А Розенбаума могёт? — задумчиво спрашивает папа.
За Розенбаума у нас другой жених ответственный. Тот, который настоящий. И споет, и станцует, и даже внешне едва ли отличим.
— В следующий раз подготовим, — обещаю торжественно и тонко намекаю: — Надеюсь, не собираетесь держать гостей на пороге?
— Не собираемся, но на еду особо не налегай, — делает приглашающий жест.
— Почему?! — восклицаю с неподдельным удивлением.
— Потому что нечего разъедаться рядом с таким мужиком, — пожимает плечами. — Забудь уже про тортики и копченую колбасу.
— Я похудела на пять килограмм, — впору оскорбиться.
— Я не заметил, — недоумевающе разводит руками.
— Дориану нравятся живые женщины…
— С толстой задницей и целлюлитом? — издевается дальше.
— Толстую задницу нельзя впихнуть в джинсы размера S! — бросаюсь на него с кулаками.
— Шучу-шучу, — обезоруживает в моей же манере, обнимает мягко, прижимает крепко и рассеянно чмокает в макушку.
— Спасибо за теплый прием, пап, — борюсь с подступающими слезами, пытаюсь проглотить ком в горле. — Сейчас отскребу свою самооценку от пола и скажу что-нибудь внятное.
— Лучше обратись к жениху, а то бедняга топчется на месте, — нежно гладит по спине.
— My family is glad to see you, dear, (Моя семья рада тебя видеть, дорогой,) — оглашаю по стандарту.
— Nice to meet you, (Приятно познакомиться,) — заверяет Дорик и, судя по шуму, начинает извлекать подарки, привезенные из дьюти-фри. — It is a great honour for me. (Большая честь для меня.)
Семейный ужин протекает судорожно. Вроде действую по инструкции, а эмоций недостаточно. Тональность нарушена, жесты мимо кассы. Во время репетиций получалось на порядок убедительнее.
«Там же был фон Вейганд», — проскальзывает крамольная мысль.
О’кей, постараемся войти обратно в образ. Щелкнем пальцами, взмахнем волшебной палочкой.
Раз,
Проклятый гад рядом, довольно ухмыляется, восседает между госпожой Подольской и господином Уилсоном. Демон-искуситель умело разыгрывает партию, пожинает плоды коварного замысла. Мятежный ангел с печатью порока на высеченном из камня лице преследует очередную жертву, загоняет в угол и упивается агонией…
Стоп, приглушим краски.
Фон Вейганд просто расположился поблизости, откровенно тащится, наблюдая за любопытным процессом.
Легче? Немного. Если не разбираться с пристрастием, углубляясь в суть, то почти не больно. Почти нормально, почти не холодно, почти не скребет под ребрами. Но «почти» не считается.
Мы с Дориком повествуем о трогательной истории нашего знакомства и о совместных планах на будущее, о перипетиях романтических отношений и о том, как дошли до столь серьезного решения как брак. Отрабатываем программу по высшему разряду, выступаем с толком и с расстановкой, проникновенно и задушевно, срываем бурю оваций.
Согласно традициям жанра мама и бабушка ударяются в истерику, папа молча хмурится.
Еле удерживаюсь от желания прекратить фарс. Всякая новая пауза — искушение. Всякая неосторожная фраза со стороны подбивает на отчаянный шаг. Встать бы и признаться, исповедаться искренне и без фальши.
Но цена правды слишком высока.
Собственное спокойствие против благополучия родных? Вопрос даже не стоит, не обсуждается. Здесь нет повторных дублей, рисковать нельзя. Приходится смириться и подавить внутренний бунт, вдохновенно ломать новый акт комедии.
Обращаюсь к Дориану, улыбаюсь Дориану. Представляю другого. Мой персональный ад, мою личную неизбежность. Мою преступную слабость, мой смертоносный яд. Ощущаю насмешливо изогнутые губы на взмокшей коже, ощущаю властные прикосновения на враз напрягшемся теле.
Господи, от этого наваждения не скрыться и не сбежать.
Проблема не в том, что я не могу перемотать назад. Проблема в том, что я не хочу перематывать.
Если надо блистать, блесну. Если надо пасть на колени, паду. Если надо солгать, солгу.
Где же грань?
Где последний предел?
Где пугающая черта невозврата?
Давно в прошлом, давно миновала.
Если надо убить… убью?
На что решусь ради него? Ни ради пагубной зависимости, ни ради безумной любви. А именно ради него. Фон Вейганда или Валленберга? Нет. Просто моего Александра.
Хоть в райские кущи, хоть в жерло вулкана, хоть на край света. Везде ступлю, следуя за этим напыщенным ублюдком. Он никогда от меня не избавится. Пускай даже не мечтает, ему не добиться пощады.