Плохо быть богатой
Шрифт:
При ее словах блаженно притихла даже Соня Мирра.
Клас помолчал, затягивая томительное ожидание. Его презрительные, неприятно-блеклые глаза ни на секунду не упускали из виду Эдвину, которая продолжала потягивать вино.
– Ну? – нетерпеливо дернулась Рива.
Клас легонько откинулся назад на спинку стула, улыбаясь одними губами.
– Официально, – проговорил он медленно и с видимым удовольствием, – об этом будет объявлено в понедельник. Тем не менее рад сообщить вам, что я получил повышение. – Он еще раз поднял бокал, улыбка на его узком лице стала еще шире. – Вы видите перед собой второго человека после Антонио
Тяжелый бокал из хрусталя баккара выскользнул из рук Эдвины и рухнул на бесценную тарелку мейсенского фарфора. Двухсотлетний фарфор треснул, вино фонтаном плеснуло вверх, хрусталь рассыпался вдребезги. Тушка птицы взлетела с тарелки и плюхнулась обратно.
За всеми столами, как по команде, стихли смех и болтовня, взоры обратились к Эдвине, но она словно не заметила этого. Сейчас она не видела и не слышала ничего, кроме убийственной новости, только что преподнесенной Класом, оцепенело глядя на месиво из разбитого хрусталя, фарфора, еды и питья, которым увенчалось это сообщение. Острые осколки хрусталя рассыпались вокруг, подобно окрашенным во все цвета радуги льдинкам. Эдвина испуганно охнула, заметив амебообразное пятно рислинга, безжалостно расползающееся во все стороны, оставляя на белоснежном крахмальном дамасте темную влажную лужу, и застыла в ужасе, переведя взгляд на бесценную антикварную тарелку, некогда украшавшую императорский стол. Тарелка раскололась пополам и походила сейчас на две части игрушки-ребуса в форме зигзага, которые нужно сложить воедино.
Однако смущение отступило перед отчаянием, вызванным самодовольным откровением Класа. Ее мир взорвался, распавшись на части, – что по сравнению с этим императорский фарфор? Ее предали.
Почувствовав себя центром внимания, Эдвина подняла глаза. Непроницаемый Банстед материализовался где-то слева от нее, держа в руках аккуратно сложенное крахмальное полотенце.
– Прошу меня извинить, мисс Робинсон, – пробормотал дворецкий с предельной искренностью, словно и в самом деле тут была вина его лично. – Я не заметил, что вам поставили треснутый бокал…
– Треснутый? – Эдвина изумленно уставилась на него. – Да ничего подобного!
– Надеюсь, ваше платье не пострадало? – Банстед мягко дал знак лакею, который одним прыжком оказался рядом, принявшись ликвидировать последствия крушения. – Через минуту вам подадут другие приборы, – заверил он.
Эдвина покачала головой.
– Мне не нужны другие приборы. – Голос ее дрожал, она резко отодвинула стул в сторону.
– Но, мисс Робинсон…
– Банстед, прошу вас!
Дворецкий тут же исчез, словно ее глаза испепелили его, превратили в пар.
Эдвина повернулась к Класу, продолжавшему потягивать вино и ответившему на ее взгляд с деланным выражением скучающего безразличия. Она видела, что в глубине его глаз сверкает, подобно лунному свету, лед торжества, а уголки губ изогнулись в откровенно самодовольной и снисходительной усмешке.
Осторожно, как при замедленной съемке, она сняла с колен салфетку, сложила ее и положила на стол. Не совсем уверенно поднялась из-за стола. Колени ее дрожали и подгибались. На какое-то мгновение Эдвина даже испугалась, что ноги могут ее подвести. Она на удивление ясно видела все, что происходит на периферии: сияющие фиолетовые стены, казалось, начали медленно пульсировать. Грандиозный потолочный карниз опрокинулся, выгнувшись. Ленты из бледно-розового шелка, которыми были щедро украшены оконные занавески, принялись извиваться, подобно змеям.
О Господи, что с ней происходит?
– Эдвина?..
Она вздрогнула, услышав этот серебристый голос. Анук, сплошные скулы и провалы щек, наполовину обернулась в ее сторону, грациозно откинув на спинку кресла бледный скелетообразный локоть. Серебряная вилка с длинными зубьями нацелилась на Эдвину, словно миниатюрные вилы.
Эдвина молча выдержала ее взгляд. В мерцающем свете канделябров острые черты Анук приобрели жесткий оттенок и, казалось, так же вибрировали, как и стены. Интересно, это галлюцинация или просто эффект освещения? А может, тяжелые сапфиры от „Булгари" и вправду оттягивают мочки ушей Анук почти до обнаженных костлявых плеч?
– Дорогая, – в голосе Анук звучало беспокойство, – с тобой все в порядке?
– Да… – Эдвина глубоко вздохнула и кивнула. – Я… Все прекрасно, правда. – Она чувствовала на себе взгляды множества глаз. Полные ярости, как у голодных волков, следящих, в предвкушении блаженства, за споткнувшимся ягненком. На лбу ее залегла морщинка, она нахмурилась и тряхнула головой, словно приходя в себя от наваждения. – Нет, – прошептала она хрипло. – Нет, не прекрасно…
Анук начала подниматься из-за стола, но Эдвина жестом остановила ее. Воздуху, подумала она в отчаянии. Мне просто необходимо глотнуть свежего воздуху! Здесь просто нечем дышать. Такое ощущение, что из зала внезапно улетучился весь кислород.
Задыхаясь, она сделала несколько судорожных вдохов, видя, как вздымается и опускается при каждом вдохе ее зеленовато-желтый лиф.
– С-спасибо за приятный вечер, – выдавила она из себя с огромным трудом. Горло у нее перехватило, слова прорывались трудно и звучали низко, словно их произносил кто-то другой.
– Эдс?.. – Этот голос звучал совсем по-другому: знакомый и искренно обеспокоенный. Голос Р.Л.
Отвлекаясь от ненасытных взглядов, Эдвина сосредоточила внимание на Р.Л. Его глаза смотрели на нее уверенно и в то же время заботливо, обеспокоенность в их глубине пронзала до глубины души, как вспышка боли. Но одного его взгляда хватило, чтобы силы вернулись к Эдвине. Р.Л. ни в коем случае не должен видеть ее такой – разваливающейся на части.
Особенно сейчас.
Собрав воедино остатки быстро убывающих сил, она заставила себя встряхнуться, с огромным трудом приняв обычную гордую осанку.
– Я… Прошу меня извинить… – Она вздернула подбородок в усилии, которое никто из собравшихся, за исключением Класа Клоссена, не смог бы оценить. – Я неважно себя чувствую… По-моему, мне лучше…
Казалось, голодные взгляды сомкнулись вокруг нее, зажав в кольцо, а фиолетовые стены грозили вот-вот рухнуть.
Удушливая волна обожгла, словно вспышка адского пламени.
Прижав руку ко рту, Эдвина повернулась и бросилась вон из прекрасных удушающих апартаментов, начисто забыв даже об оставленной в фойе шубке.
Не дожидаясь, пока ее быстрые шаги растают в глубине отделанного мрамором холла, Р.Л. Шеклбери поднялся со своего места. Ничего не объясняя и даже не извинившись, он скомкал салфетку, бросил ее на край тарелки и устремился следом за Эдвиной.
Однажды он уже позволил ей уйти. Это было давным-давно, с тех пор прошли годы. Но повторять одну и ту же ошибку дважды он не намерен.