Площадь павших борцов
Шрифт:
– Конфигурация Сталинграда, - говорил он, - такова, что нам невозможно окружить его, прежде не форсировав реку, а Волга здесь слишком широка, мостов же она не имеет. Мы можем лишь закрепиться в улицах города, чтобы поставить Волгу под жесткий контроль. Сам же город никакой ценности не имеет!
Паулюс, надев очки, всматривался в тени и полутени на земле, снятые с высоты полета, спросил - что за черточки?
– Траншеи, - ответил Адам.
– А вот и сам главный пояс оборонительных сооружений, который серьезным препятствием назвать нельзя. Русские напрасно
– совсем не задержат нашу армию.
Паулюс пришел к выводу:
– Мои кости не дрожат при виде этих укреплений между Доном и Волгой, но зато трясутся манжеты, когда я подумаю, что ожидает нас в самом городе?..
Грянул выстрел. Совсем недалеко от штабного автобуса.
– Вилли, узнайте, что там?..
Адам скоро вернулся и махнул рукой.
– Глупейшая история, - сказал он.
– Застрелился заслуженный гауптфельдфебель Курт Эмиг, который уже три раза отказывался ехать в отпуск, чтобы нахватать "э-ка" побольше, но, пока он тут обвешивал себя Железными крестами, жена в Грайфевальде изменяла ему налево и направо. Вот он узнал об этом сегодня и... Наверное, решил отомстить.
– А много у него было "э-ка"?
– Уже три. И медаль за "отмороженное мясо".
– Вот глупец!
– сказал Паулюс...
Приказ No 227 был утвержден Сталиным 28 июля, а через пять дней он уже попал в руки немцев, подверженный тщательному анализу.
Кутченбах быстро приготовил перевод приказа.
– Главная мысль Сталина такова: без приказа не отступать.
Притом Паулюс случайно вспомнил победный 1941 год и Эриха Гёпнера, разжалованного за отступление без приказа свыше.
– Но у нас такие же приказы фюрер издал после Москвы, а Сталин повторяет их смысл, но уже под стенами Сталинграда, объявленного им крепостью. Ничего оригинального в сталинском приказе я не усматриваю.
– Простите, - вмешался Шмидт.
– Сталин уже нервничает, а его приказ явное свидетельство слабости его армии.
– Пожалуй, вы правы, - согласился Паулюс...
Но согласился неохотно, ибо соглашаться со Шмидтом он не желал бы - ни в чем! Шмидта называли "серым кардиналом", который, за спиной Паулюса, желал бы управлять его армией; наконец, до Паулюса дошли и слова генерала Арно фон Ленски, что Шмидт - это партийный Мефистофель, приставленный к аполитичному Паулюсу. Шмидта в армии не любили и за грубость, с какой он выражал свое мнение, не раз выдавая его за мнение командующего.
Барону Кутченбаху, своему зятю, Паулюс сказал:
– Милый Альфред, я не желаю, чтобы моя любимая дочь Ольга осталась вдовой. Я вам советую иногда снимать свой черный мундир зондерфюрера, чтобы не нарваться на пулю от русских, которых вы же сами иногда и жалеете...
Этот совет он дал зятю после одной тягостной для него беседы с генералами Отто Корфесом и Мартином Латтманом, которые откровенно называли эсэсовцев "сопляками":
– Они - войска СС и СД - крадутся, словно шакалы, за нашей армией, а что они
– Пусть они и отвечают за все, - сказал Паулюс.
– Но при чем здесь моя элитарная армия?
– Увы, - отозвался Латтман, - кровавые следы эсэсовцев совпадают со следами, оставленными подошвами наших солдат, и русские нашу армию знают... еще со времен Рейхенау.
– Меня это не касается!
– вспылил Паулюс.
– Я не отвечаю за прошлое своей армии, и вы не забывайте, что в Белгороде я распорядился спилить все виселицы...
Между тем Артур Шмидт оказался достаточно проницательным, и, желая расположить к себе Паулюса, однажды он даже рискнул на откровенный разговор:
– Вы напрасно презираете меня... плебея. Да, я, как и вы, тоже поднялся из самых низов жизни. В гимназии, не скрою, меня называли "лавочником", ибо я, чтобы нажить на папиросы, торговал в классах тянучками из лавки своего отца. Вас ввела в круг элиты удачная женитьба на румынской аристократке, а меня подняла верность национальным интересам Германии. Вы не изменяли своей жене, а я не способен изменить своим политическим и партийным идеалам.
Паулюс возмутился подобным хамским сравнением:
– Как вам не стыдно? Сравнивать измену жене с изменой партии - это, простите, скверный анекдот из гомосексуальных казарм времен штурмовика Эрнста Рема.
– Вы меня неверно поняли, - смутился Шмидт.
– Оставьте меня в покое, и впредь я никогда не желаю разговаривать на темы политики. Армия - вне политики...
Об этом конфликте он рассказал только Адаму:
– Подозреваю, что Шмидт приставлен ко мне вроде гувернантки. Я не буду удивлен, если узнаю, что у него имеется параллельная моей, но потаенная радиосвязь не только с Винницей, но даже с Житомиром, где засел шеф гестапо...
Адам печально вздохнул и сказал, что с передовой снова названивал генерал Курт Зейдлиц.
– Вам ничего не говорит имя капитана Эрнста Хадермана?
– Впервые слышу, - ответил Паулюс.
– Награжденный Железным крестом от фюрера, он сдался русским еще под Харьковом, и теперь они используют его в своих целях. Зейдлиц жаловался, что по утрам Хадерман орет в мегафон через линию фронта, что война Германией проиграна, а наши победы апокрифичны. В конечном итоге войну, по словам Хадермана, выигрывает не тот, кто выигрывает победы, а только тот, кто выиграет всю войну...
Паулюс в эти дни навестил позиции 51-го армейского корпуса, которым командовал Зейдлиц, и Паулюс не скрывал, что ему было лестно иметь в подчинении такого заслуженного генерала. Зейдлиц обладал независимым характером, его решения подчас резко отличались от планов высшего командования. Он был умен, расчетлив и любил говорить правду.
– Кстати, Зейдлиц, что известно об этом Хадермане?
Зейдлиц выложил брошюрку в 40 страничек, обнаруженную в своей же легковой машине, и которая называлась так: "Как можно покончить с войной? Откровения немецкого капитана".