Плоский мир
Шрифт:
— Все ясно, — он разочарованно отвернулся.
Вадим поспешил в лодку и сел рядом с Дашкой, а я захлопнул двери гаража и прыгнул за руль.
— Ну что, признавайтесь, кто на катере первый раз!
— Зачем делать вид, что обращаешься ко всем? — отражение Вадима в лобовом стекле подмигнуло, а затем покосилось на Татьяну.
— Первый раз — это полный восторг, — сказал я.
— Здорово. А можно я пересяду вперед? — спросила она.
— Давайте.
На дачу к Мишке я прокатил их с ветерком, что и говорить! Все они, включая и отражения в лобовом стекле, верещали от восторга, и я подумал: есть какое-то внешнее сходство между этими отражениями и переводными картинками, которыми
Мишка — друг моего детства; когда нам было лет по шесть, мы просиживали на даче с конца апреля до конца октября. С нами был еще мой двоюродный брат Антон: человек, который не знал равных в недюжинном уме и изобретательности. Он был на пять лет старше нас; мы жили на том же проезде, что и Мишка, но потом отец Антона, мой дядя, продал этот участок.
С моим братцем нельзя было соскучиться, ведь у него что ни день — гениальная идея, приводившая нас в неописуемый экстаз! Много воспоминаний было связано у меня с тем местом, куда мы направлялись…
Дача располагалась в низине, чуть поодаль от Южного причала. Когда мы подъезжали к берегу, Мишка уже ждал нас на мостике. Это был мускулистый парень со смеющимся овальным лицом и копной рыжих волос. От его рубашки вечно пахло смесью двух запахов: пива и пота.
— Ага, братва приехала! ЗдорОво!
— Привет!
— За вами, кажись, было пиво. Где оно?
— На месте, — заверил я его, приглушая мотор.
— А я думал, ты за милю запах чуешь, — сказал Вадим.
— Я перестроился. В Кемере оно совсем другое.
— Верю. Как тебе там? — я зацепил пальцем кнехт и пришвартовал катер.
— Приятная духота… Я на «Газели». Закидывайте все туда и сами залезайте.
До его участка мы докатили за две минуты.
— Я привез сувениры, — сообщил Мишка, вылезая из машины, — потом выберите, что кому. Они все на моей кровати.
Дом был двухэтажный, белого кирпича. Мы обошли его по узкой тропинке и, миновав заросли шиповника, подошли к мангалу, который стоял возле заброшенного парника. Тут же находились шампуры и ведро с мясом. Калядин долго и задумчиво изучал все, что лежало на земле, сквозь темно-оранжевое стекло бутылки, как будто выросшей из его запястья и теперь воинственно посверкивавшей единственным серебряным глазом — будучи перстнем на среднем пальце руки, он зиял из ее пуповины, — и через минуту лишь по веселому треску смог определить, что Мишка разжег огонь.
— Эй, Калядин, что с тобой? Давай помогай нанизывать! — крикнул Мишка.
— Прости. Я не специально, ей-богу. Через эту бутылку не видно огня… — откликнулся он, поставил бутылку на землю и примостился к нам.
— Ну еще бы… — Мишка повернулся ко мне; его руки не замерли, а так и продолжали пританцовывать над огнем. Он сказал, что очень полюбил смотреть сквозь воду на ночное небо. Огоньки самолетов кажутся кометами.
— А солнце — печеньем, — подмигнул Вадим.
Все расхохотались.
— И это я тоже видел, — весело сказал Мишка.
Я бросаю взгляд на Дарью, стоящую чуть в стороне; в руке у нее раскрытый нательный кулон, она рассматривает то, что находится внутри, (по всей видимости, это фотография), потом вдруг замечает мой взгляд, поспешно закрывает кулон и надевает его на шею.
Часа через три, когда мы уже слопали весь шашлык, запили его пивом и немного опьянели,
Fleetwood Mac…
Теперь пространство между Вадимом и Мишкой свободно, — их тела сдвигаются, подобно автоматическим стеклянным дверям в магазине; кажется, в полуметре от порога должна находиться невидимая полоска — кто-то ее пересек. Спустившаяся темнота, искры от костра, которые, подобно дождю-урагану, вливающемуся в небо, завиваются в бушующую круговерть, голубоватые языки пламени, превращающие дрова в белые кости, — все рождает в этих малых непреодолимо-веселое желание побузить и выплеснуть наружу дым, забравшийся им в ноздри. Они хохочут, начинают бороться; их руки напоминают крылья бабочек, свернувшиеся в плотный кокон-спираль, и когда Вадим и Мишка падают за собственные шивороты, их кирпичные головы начинают размножаться в фундамент парника; а затем — вверх, к раскрасневшейся стене, которая совокупляется с хитросплетениями дикого плюща, разбрызгивает листья пламени и выплевывает порывы влажного ветра, раздувшиеся от сладковатой, приятной гнили; ветер ударяет мне в лоб и, катаясь на катере по контурам ушей, мягко щекочет морские раковины. Пока нижняя часть моего лица пытается что-то произнести, я рассматриваю пузыри, скопившиеся на дне моей чашки с рыжим напитком; в каждом из них сидит по несколько карликов, по очереди выбирающихся на поверхность для того, чтобы превратить себя в акварель.
Я хочу отогнать от себя эти мысли, и у меня вроде бы получается; с усилием поднимаю голову и стараюсь отвлечь Вадима и Мишку, чтобы они не свалились в огонь, и, протягивая руку, указываю на обшарпанный зеленый дом на следующем проезде, абсолютно сплошной, без единого окна; последнее обстоятельство придает ему очень странный вид и выделяет среди прочих домов. В его кровлю бьет светом голубоватый фонарь-козырек.
— Помнишь этот дом? — спрашиваю я у Мишки.
Он перестает смеяться, отпускает Вадима и оборачивается. Мысок его ноги едет вперед и упирается в железный смычок мангала. Кр-кр-дзынь!
— Какой? Вот этот?
— Ну да.
— Так… это же тот самый…
— Вот я и говорю.
— О чем идет речь? Расскажи! — просит Татьяна, и я вижу боковое зрение ее глаз, устремленных в мою сторону. Чуть приближаюсь к ним.
— Это детские воспоминания. Тебе действительно интересно?
— Очень! — отвечает она.
— Нам с Мишкой было по шесть лет. В то время сюда приезжал мой двоюродный брат. Вот уж с кем невозможно было соскучиться!
— Точно! — подтвердил Мишка, и я могу видеть, что помимо огня его лицо теперь озаряют воспоминания.
— На какие только происки он не был способен, и куда только не заводила его фантазия! — продолжаю я, — но если ты думаешь, что это были обыкновенные мальчишеские подвиги, вроде лазания по деревьям, то ошибаешься…
«Если бы Антону и захотелось совершить нечто подобное, он обязательно подкрепил бы это какой-нибудь историей, от которой у нас волосы бы встали дыбом или сердце сильно застучало от разыгравшегося воображения. Одним словом, это был сочинитель и фантазер, по уму и воображению готовый спорить с классиками приключенческой литературы. Вот простой пример: у нас был сосед Витька Колобов, на два года младше Антона. Один раз прибегает он и говорит всей нашей проездной компании: