Плотничья артель
Шрифт:
Сергеич качал головою.
– Бревен, братец ты мой, было у меня на пустоши нарублено триста с полсотней, - продолжал Петр, - стал этих я бревен у батьки просить на обзаведенье, по крайности сухие - и того старик не дал; руби, значит, сызнова и из сырого леса. Строить тоже принялся: прихватить хошь бы какого плотничишка не на што; так с одной хозяйкой и выстроил. Срамоты-то одной, голова, ни за што бы не взял; я сижу на одном угле, а баба на другом: потяпывает, как умеет; а уж как свою-то спину нагнул да надломил, так... Тут Петр остановился и махнул рукой.
– Покойный родитель твой, - начал Сергеич, - был благоприятель мой, сам знаешь, а не скажу по нем: много против тебя греха на душу принял.
–
– Эх, друг сердечный, - возразил, в свою очередь, Сергеич, - да разве на нем одном эти примеры? Старому мужику молодую бабу в дом привести - семью извести.
Я видел, что Сергеич и Петр так разговорились, что их не надобно уж было спрашивать, а достаточно было предоставить им говорить самим, и они многое рассказали бы; но мне хотелось направить разговор на предмет, по преимуществу меня интересовавший, и потому я спросил:
– Тебя мачеха твоя, вероятно, и испортила?
Петр вместо ответа кивнул мне головой.
– Каким же образом она тебя испортила?
Петр посмотрел на меня с насмешкой и отвечал с некоторым неудовольствием:
– Да я почем знаю! Какой ты, барин, право!
– Что ж такое?
– Да как же! Скажи ему, как портят? Я не колдун какой.
– Почему ж ты так думаешь, что тебя испортили?
– Перестань-ка; разговаривать что-то с тобой неохота: больно уж ты любопытен!
– отвечал Петр с досадою.
Предыдущий разговор заметно возбудил в нем желчное расположение.
– Не собою, государь милостивый, узнал, - вмешался хитрый Сергеич, видевший, что мне любопытно знать, а Петр не хочет отвечать и начинает сердиться, - самому где экое дело узнать!
– продолжал он.
– Тоже хворал, хворал, значит, и выискался хороший человек - да!
– Сказал, как и отчего.
– Кто же это такой хороший человек?
– спросил я.
– Колдун у нас, батюшка, был в деревне Печурах, - отвечал Сергеич, так и прозывался "печурский старичище".
– Плутом, голова, в народе обзывался, а мне все сказал, - перебил Петр.
– Плут ли там, али нет, кто про то знает?
– возразил Сергеич.
– А что старик был мудрый, это что говорить! Что ведь народу к нему ездило всякого: и простого, и купечества, и господ - другой тоже с болестью, другой с порчей этой, иной погадать, где пропащее взять, али поворожиться, чтобы с женкой подружиться. И такое, государь, заведенье у него было, - продолжал он, обращаясь ко мне, - жил он тоже бобыльком, своим домком, в избушке, далече от селенья, почесть что на поле; и все калитка назаперти. Теперича, другое-иное время, народ видит, что он под окошечком сидит, лапотки поковыривает али так около печки кряхтит, стряпает тоже кое-что про себя; а как кто, сударь, подъехал, он калитку отпер и в голбец сейчас спрятался; ты, примерно, в избу идешь, а он оттоль из голбца и лезет: седой, старый, бородища нечесаная; волосищи на голове, как овин, нос красный, голосище сиплый. Я тоже старшую сношку посылал к нему: овцы у нас запропали; так в избу-то войти вошла, а как увидела его, взвизгнула и бежать - испугалась, значит. И кто бы теперь к нему ни пришел, сейчас и ставь штоф вина, а то и разговаривать не станет: лом был такой пить, что на удивление только.
– Штоф купить не разоренье, - возразил Петр, - я тем временем в Галиче рублев полтораста пролечил: брал-брал у Пузича денег, да и полно! Дошел до того, голова, ни хлеба в доме, ни одежи ни на себе, ни на хозяйке; на работу силы никакой не стало; голодный еще кое-как маешься, а как поел - смерть да и только; у сердца схватит; с души тянет; бывало, иной раз на работе али в поле, повалишься на луг да и катаешься
– Как же ты в ковше ее видел?
– спросил я.
– Въявь, словно в зеркале, - отвечал Петр.
– Полно, Петр; ты это думал, так тебе так и показалось, - сказал я.
– Ну да, показалось. Вы, баря, все не верите; больно уж умны! Не пьяному показалось: у меня втепоры не то что вина, куска во рту не бывало. Смотрю, голова, и вижу. "Видишь ли?" - говорит он мне. "Вижу, говорю, дедушка".
– "Ну, брат, ладно, говорит, что на меня наскочил. Твой лихой человек себя на сорока травах заговорил, никто бы тебе, окромя меня, не открыл бы его".
– Осилил, значит, - заметил Сергеич.
– Осилил, голова. "Я, говорит, знаю пятьдесят три травы; теперь, говорит, клади на стол сколько денег привез, а тут и скажу, что надо". Хозяйка, голова, положила четвертак - удовольствовался.
– Капиталы не жадный был копить; вино чтоб было только пить, а денег сколько-нибудь дай - доволен, - заметил Сергеич.
– Какое, голова, жадный! Взял хоша бы тут четвертак и все сделал. "Теперь, говорит, ступай ты домой, слышь? Пять зорь умывайся росой, на шестую зорю ступай к третьим от здешнего селенья воротцам, и иди ты все вправо, по перегороде; тут ты увидишь, что все колья, что подпирают, нескобленые; один только кол скобленый; ты этот кол переруби, обкопай его кругом, и найдешь ты тут ладонку, и на этой ладонке наговор против тебя и сделан".
– Он, вероятно, сам этот кол и воткнул, - сказал я.
Петр рассердился.
– Да, да, рассудил, как размазал!
– возразил он.
– Вот он тоже этакого хватика-баринка, как ты, - тот тоже все смеялся да не верил, так он так ему отшутил, что хозяйка опосля любить и не стала, да и в люди еще пошла.
– Было, было это дело, - подтвердил Сергеич, - а теперича, - продолжал он, обращаясь ко мне, - коли свадьбы облизь его были, все уж забеспеременно звала его да угощали, а то навек жениха не человеком сделает...
– Да что, голова, - перебил Петр, - пять лет ведь, братец ты мой, я ходил и кол этот видел, только ничего не помекал на него. Всю перегороду опосля хозяйка обежала: все колья на подбор нескобленые - один только он оскобленный. Для ча?.. Для какой надобности?..
– Так уж, видно, надо им было, - возразил Сергеич.
– А окромя кола, - продолжал Петр, - все до последней малости нашел по его сказанью, как по-писанному. "Как, говорит, ты эту ладонку сыщешь, в ней, говорит, бумажка зашита - слышь? Бумажку эту вынь и дай кому хошь грамотному прочесть, и как, говорит, тебе ее прочитают, ты ее часу при себе не оставляй, а пусти на ветер от себя". А про ладонку, братец ты мой, сказал: "Перелезь, говорит, ты через огород и закопай ее на каком хошь месте и воткни новый кол, оскобленный, и упри его в перегороду; пять зорь опосля того опять умывайся росой, а на шестую ступай к перегороде: коли колик твой не перерублен и ладонка тут - значит, весь заговор их пропал; а коли твое дело попорчено - значит, и с той стороны сила большая". Все сделал, голова, по-его; однако на шестую зорю пришел: кол мой перерублен, и вся земля кругом взрыта, словно медведь с убойной возился.