Пляска смерти председателя Томского
Шрифт:
Она сидела на полу в чёрном круге, служившем основанием для стеклянного футляра. Томский сощурился и медленно, разделяя каждое слово, произнёс:
– Как тебя зовут?
– Каролина, – ответила она божественно прекрасным сопрано.
– Я – Михаил Павлович, а это – Яков Леонович.
В отличие от Томского, Райцес не ощущал никакой неловкости, у него не было чувства сюрреалистичности происходящего. Им овладела мания экспериментатора, азарт учёного, упивающегося своим открытием.
– Михаил Павлович, надо бы освидетельствовать, – шёпотом сказал он, наблюдая, как образец одевается в халат, – я сам не возьмусь, нужен медик.
– Категорически нет! – Томский сжал
– Есть у меня человек, надёжный. Доктор Халудров, – не унимался Райцес. Томский сурово взглянул на него.
– За сохранность гостайны отвечаете головой!
– Так точно, Михаил Павлович.
Доктор Халудров приехал под утро. Это был высокий седой старик азиатской внешности, одетый в тяжёлое чёрное пальто и потрёпанный костюм. Раздевшись в прихожей и вымыв руки, он без лишних слов приступил к осмотру. Спустя двадцать минут доктор глухо произнёс: «Патологий не обнаружено, кроме Hermaphroditos [4] », – после чего быстро оделся и направился к двери. Райцес пошёл провожать.
4
Гермафродитизм (лат.).
Всё это время Томский курил одну папиросу за другой, у него слезились глаза и нервно подёргивались уголки губ.
Рассвет Томский и Райцес встретили за чаем. Оба выглядели вымотанными.
– Надо бы проверить половую способность образца, как думаете, Яков Леонович?
– Не рано ли, Михаил Павлович? Только что из пробирки, клиническая картина не ясна, а вы сразу, так сказать, в бой?
Томский бросил на Райцеса недобрый взгляд и, стряхнув пепел, многозначительно произнёс:
– Вам партия доверила ответственнейшее задание. Можно сказать, судьба революции сейчас в ваших руках. Не этих, понимаешь, педерастов из Коминтерна, а ваших, Яков Леонович! Потом, что я скажу ЦК? У товарищей этот вопрос самым острым образом… стоит… Тьфу!
Томский затушил папиросу и решительно поднялся.
– Вечером везите её ко мне на дачу в Болшево. А сейчас спать. Голова кругом, чёрт!
Одевшись, он собрался уходить, но вдруг остановился.
– Почему Каролина?
Райцес пожал плечами.
V
– Принимая во внимание замедление оборота оборачиваемых средств на фоне снижения производительности труда, – Томский расхаживал по комнате, диктуя текст, который Каролина молниеносно набирала на пишущей машинке «Ремингтон», – полагаю правильным…
Томский вдруг остановился. Постояв немного в задумчивости, он проговорил:
– А я ведь раньше стихи писал. Вот к примеру:
Я каторжник я отщепенецУкор и желчь в моих словахКак нить таскает веретенецНа тлёй изъеденных коврахТаков и я судьбы прожигаС чугунной гирей на ступнеРаспутства мне милее игоИ карт краплёное кареОпорой мне адиофораКостыль пирата мне гужомВхожу как в templum urbis Romae [5] Я в кокаиновый притонДо дна испита чаша грустиЕдиный миром правит рокИ прорвы пленник всё кружусь яВагоном5
Храм Венеры и Ромы (лат.).
Томский порылся в портфеле и извлёк фотокарточку:
– Вот… Это мы на Пятом съезде партии. Вот я. А это – Ленин. Седьмой год, молодые…
Каролина сочувственно улыбнулась. Томский смутился и замолчал.
VI
Развесёлая комсомольская компания гуляла в парке «Сокольники» – гитары, песни, поцелуи, жизненный оптимизм. Влюблённые не обращали внимания на двух бородатых стариков, не спеша ковылявших по цветущим аллеям. Меж тем оба они были так же молоды душой, энергичны в суждениях и безумны в устремлениях.
– Мой эгоизм, Владимир Иванович, глубоко этичен. Суть его в искоренении во вселенной всяческих мук, вызванных субъективными недоразумениями. Я хочу оградить атомы бытия от попадания в несовершенный, страдальческий или преступный организм.
– Да, Константин Эдуардович! Жизненная сверхидея состоит в максимальном использовании телесных и духовных сил индивида, направленных на излечение ослепшей природы от самой себя. Бремя панпсихизма – исцелять и искоренять непотребства озверевшего мирозданья.
– Именно! Надо стремиться к изъятию из мирового коловращения несовершенных существ: преступников, калек, больных, слабоумных, несознательных. Они не должны давать потомства. Проникаясь убогостью своего бытия, с нашей безболезненной и ненавязчивой помощью они угаснут.
– Да, и наоборот. Осознание прогрессивным человечеством собственного величия есть та самая сила, которая движет жизнь. А что же получается у нас? Народные массы несут лишь служилое тягло, где они являются рабской безличной основой ложного благополучия. – Цивилизация пожирает сама себя и своего создателя – человека. О, если бы мы могли выделить из безликой массы существ, поглощённых новыми мыслями, смелыми изобретениями, революционными теориями! Сколько бы смогла сделать эта творческая орава, устремлённая ввысь!
– Дорогой Константин Эдуардович, всё закладывается в детстве. Мы должны принудительно прививать младенцам страсть к познанию, истине, красоте. Перекраивать детские мозги с целью культивации любви, давая направление уму и сердцу.
– Да, друг мой, но нельзя забывать и о старости! Положим, человек реализовал свои потенции в пятьдесят, сорок, да пусть даже в тридцать лет. И чувствуется разлад в душе его, жизненные тяготы терзают дряблое тело. Что делать? Я знаю – убьём его самым безболезненным способом! Врачи уверяют, такой есть. В самом деле: если устроить машину, которая в тысячную долю секунды раскурочит человека на электроны, то это разрушение никак не будет сопровождаться страданием, так как не сможет отразиться на нервах по причине своей кратковременности.
– Бесспорно, это высшая гуманность!
– Увы, единственное, чем можно помочь.
А комсомольцы всё резвились на лужайках парка, не ведая, что помощь уже близко и судьба их предрешена…
VII
– Я вот что подумал, Яков Леонович. Надо бы ей судьбу какую-то определить. Понимаете, о чём я? – спросил Томский.
– Да-да, документы выправить, рабфак, партячейка…
– Нет, не то, – Томский выдержал паузу. – Вот возьмём, к примеру, переселение душ. Душа, соединившись с телом, проходит астральный путь, а провидение играет судьбой как картой, и ставка в этой игре – жизнь.