Пляска смерти

Гамильтон Лорел Кей

Банни вытаращила глаза:

— Огги, нет! Я не хотела! Я больше не буду!

Он отодвинулся, чтобы она его не тронула. Она пыталась ползти за ним, но Бенни перехватил ее за плечо.

— Пошли, Банни. Надо успеть на самолет.

Она была человеком и на пятидюймовых каблуках, но стала отбиваться. Бенни нелегко было довести ее до двери без травм. И она всей комнате показала, что да, под платьицем ничего нет.

— Клодия! — позвала я.

Она подошла — серьезная, телохранитель из телохранителей.

— Пошли кого-нибудь одного — нет, лучше

двоих, — помочь Бенни увезти ее отсюда.

Клодия кивнула — почти поклонилась — и сказала:

— Фредо, Клей, помогите проводить нашу гостью.

Фредо отодвинулся от стены ленивым бескостным движением, как увешанный оружием кот. Клей просто взял Банни за другую руку и помог Бенни нести ее к двери. Она умело пустила в ход пятидюймовые шпильки, явно пробив Клею ногу через штанину до крови. Он даже с шага не сбился, как и Бенни, хотя у него на лице краснели глубокие борозды от ногтей. Фредо подхватил ее за ноги, и ее вынесли.

Огги поклонился мне очень низко:

— Анита, я не знаю, что сказать. Очень сожалею, что я ее с собой привез. Я знал, что она ревнива, но не знал, что ревнива до безумия.

— Ревнива? — спросила я.

— Она, как жена Сэмюэла Теа, видит в каждой женщине соперницу, которую надо поставить на место.

Я нахмурилась:

— Так что, они старались друг друга перестервить?

Он взглянул на меня удивленно:

— Ты действительно не понимаешь, почему она тебя невзлюбила, как только ты вошла?

Мика притянул меня к себе, обнял одной рукой. Я поглядела на одного, на другого:

— Чего?

— Нет, — ответил Мика. — Она не понимает.

— Чего я не понимаю?

— У тебя красота от природы, — сказал Огги. — Банни лицо и фигуру получила от искусства людей; почти все ее лучшие черты возникли под ножом хирурга. Ты идешь, вся естественная, и в одежде, и все равно сильнее привлекаешь внимание всех мужчин. Когда ты стояла с Теа и Томасом, все мужские глаза были прикованы к тебе. Мы тебя хотели, хотели коснуться тебя так, как это редко бывает.

Я почувствовала, что краснею, попыталась это прекратить — как всегда, не вышло.

— Ты несешь чушь, Огги, — сказала я.

— Мы смотрели на тебя и на сирену — на двух, если не считать мальчика. Видели двух существ, созданных из желания, и не на бледную красоту смотрели все глаза, Анита. На темную.

Я нахмурилась:

— Огги, мне не надо так умасливать самолюбие, говори, что хочешь сказать. Если хочешь что-то сказать.

— Давай я переведу, — предложил Натэниел.

— Что значит — переведу? — обернулась я к нему.

Он взял меня за руку и покачал головой. На его лице было выражение — что-то вроде «я тебя люблю, но до чего же ты забавная».

— Ты перевампирила сирен, Анита.

— Как это?

— Я думаю, — сказал Огги, — потому что твоя власть — над мертвыми и над нежитью. Мне говорили, что твой подвластный зверь — только леопард.

Я кивнула:

— Да, но метками Жан-Клода ко мне привязаны еще и волки.

— Мои люди — ни то, ни другое. Они — львы, и все

же ответили на твой зов.

У него за спиной стояли двое — привезенные им самим как телохранители и пища, и мне еще сказали, что как кандидаты в pomme de sang,хотя Огги, как и Сэмюэл, этой истории с яблоками дал новый поворот. Огги надеялся уговорить кого-нибудь из наших новых лондонских вампирш уехать с ним и устроить домашний очаг. Хотел заполучить себе в постель кого-нибудь из линии Белль. Может быть, это и предрасположило Банни к приступам гнева — в конце концов, он приехал сюда выбрать ей замену.

Огги предлагал обменять одного из своих львов-оборотней на любовницу из линии Белль. Интересно, как себя чувствовали эти мужчины: хотели они остаться в Сент-Луисе? Уехать из Чикаго? И вообще их кто-нибудь спросил? Вряд ли.

Оба они были высокие и мускулистые, только мигающей надписи «телохранитель» над головой не хватало. Оба в сшитых на заказ костюмах, скрывающих пистолеты, которые наверняка на этих ребятах где-то есть. Один темный, другой светлый, но в остальном — как будто лишенный воображения пекарь испек их в одной и той же форме, только глазурь сверху разную сделал. У светлого волосы торчали коротким ежиком, покрашенные в синий цвет, и покрашенные классно, так что были они не однотонные, а светло-синие, темно-синие, и все оттенки между ними, как редко бывает на окрашенных волосах. Только ни у кого не бывает такого естественного цвета — между синей шерстью Куки-Монстра и весенним небом. Светло-голубые глаза из-за этих волос казались более темного, более богатого оттенка. Да, и в плечах он был чуть-чуть поуже и, быть может, на дюйм повыше второго телохранителя.

У этого волосы были такие, что могли бы курчавиться, но он их так коротко постриг, что не дал им этой возможности. Плечи у него очень знакомо выпирали из пиджака — плечи спортсмена, который занимается поднятием тяжестей не от случая к случаю. Не бодибилдер, но с уклоном в эту сторону. И росту у него хватало под такие плечи.

У Куки-Монстра играла на лице едва заметная улыбка. Она доходила и до глаз, будто мы его до чертиков забавляли. Брюнет смотрел на меня так, будто я сейчас сделаю что-то плохое, но он к этому готов. Улыбка Куки меня не обманула: оба они были профессионалами. Опасны и совершенно неприемлемы как кандидаты в pomme de sang. Слишком доминантные, слишком непреклонные. Да, суждение поспешное, но я готова была ручаться, что права.

Я перевела взгляд на того, кто остался стоять за диваном. Я бы сказала — на того человека, но сила, таившаяся под этой темной изящной оболочкой, навела меня на мысль, что это может быть не так. Я знала, что это Октавий, слуга-человек Огги. Я бы предпочла приветствовать телохранителей и узнать по их силе, что они слишком доминантны для наших целей, но формально, так как ни один из них не был зверем зова Огги, Октавий превосходил их по рангу.

Будто прочитав мысли по моему лицу, Октавий сказал: