По большому льду. Северный полюс

Пири Роберт Э?двин

Арктический голец Великого северного края – это красивая пятнистая рыба весом до 11–12 фунтов. Берусь утверждать, что по плотности и изысканности вкуса с нежно розовым мясом этой рыбы, которая обитает в воде при температуре не выше 35–40° по Фаренгейту, не сравниться ни один продукт в этом мире. В прошлых экспедициях мне порой удавалось заколоть острогой одну из таких красавиц. Я бросал ее на лед, давая замерзнуть, а потом, чтобы раздробить мясо под кожей, колотил ею об лед. Возвращаясь обратно в санях, я отщипывал кусочки этого розового лакомства и ел с таким наслаждением, с каким иной ест землянику.

Группе из 6 человек и 23 собак в сентябре 1900 года удалось, питаясь гольцом, продержаться дней десять, пока, наконец, она не наткнулась на мускусных быков. Мы били эту рыбу острогами, как нас научили эскимосы.

Новички экспедиции, естественно, горели желанием осмотреть местность. Макмиллан болел гриппом, зато Боруп и д-р Гудселл прочесали всю округу. Конечно, Хаббардвиль не может похвастаться ни Вестминстерским аббатством, ни Триумфальной аркой, но там есть могила Петерсена и пирамиды камней «Алерта» и «Рузвельта» недалеко друг от друга, их даже видно с судна.

Приблизительно в полутора милях от места нашей зимовки расположено надгробье Петерсена, датчанина, переводчика английской экспедиции 1875–1876 годов. Он умер во время санного перехода и был похоронен тут же, рядом с зимней стоянкой «Алерта». На могиле лежит большой плоский камень, а в изголовье установлена доска, покрытая листом меди из котельной «Алерта» с высеченной на ней надписью. Может быть, и есть на свете более одинокая могила, но я такой не знаю. Ни один исследователь, даже самый молодой и самый беззаботный, стоя перед этими «героическими останками», не может не испытывать благоговения и трепета. Есть что-то зловещее в этом темном силуэте на фоне белизны снега, как будто таинственная Арктика напоминает незваному гостю, что он может быть следующим, кого она захочет оставить у себя навсегда.

У исследователей есть обычай складывать камни горкой, образуя своеобразную пирамиду, и оставлять под ней записку-отчет о своем путешествии для тех, кто придет после них. Недалеко от захоронения Петерсена есть и пирамида «Алерта». В 1905 году я забрал оттуда отчет английской экспедиции, а вместо него Росс Марвин, согласно обычаю исследователей, положил копию. Теперь, когда известны обстоятельства его смерти весной 1909 года, смерти человека, погибшего севернее всех когда-либо умиравших на этой земле, посещение Марвином места захоронения Пересена приобретает символический смысл.

Пирамида «Рузвельта» была в 1906 году сложена Марвином приблизительно в миле от берега, прямо напротив того места, где судно стояло в 1905–1906 годах, на возвышенности, которая поднимается на 400 футов над уровнем моря. Запись, сделанная графитовым карандашом собственноручно Марвином, спрятана в жестянке из-под чернослива и положена им в основание каменной пирамиды. На самом верху этого каменного сооружения стоит крест, сделанный из дубовых реек, которые были когда-то полозьями саней. Крест повернут на север, а на пересечении горизонтальной и вертикальной планок вырезана большая буква «R». После нашего прибытия на Шеридан, я пришел взглянуть на него. Крест стоял, наклонившись в сторону севера, и казалось, что предыдущие три года он напряженно вглядывался в даль, стараясь увидеть, где же находится полюс.

12 сентября у нас был праздник – 15-летие моей дочери, Марии Aнигито, которая родилась в Энниверсари-Лодж, в Гренландии, севернее всех белых детей на планете. Десять лет назад мы праздновали ее пятилетие на «Уиндварде». Кто знает, сколько айсбергов пронеслось с тех пор по этим проливам, а я все еще был верен тем идеалам, благодаря которым моей дочери суждено было родиться в таком холодном и удивительном месте.

В тот день была сильная снежная буря, но Бартлетт в соответствии с правилами навигации в международных водах украсил корабль флагами, и яркие цвета этого «оперения» резко контрастировали с серо-белым небом. Перси расстарался и приготовил специальный именинный торт, украшенный 15-ю мерцающими свечами, который и был подан к ужину. Сразу после завтрака один из эскимосов притащил белого медведя, годовалую самочку шести футов длиной. Я распорядился сделать из нее чучело; пусть оно станет подарком Мери на день рождения. Я хотел, чтобы медведица стояла, вытянув вперед лапу как для рукопожатия, с наклоненной набок головой и улыбалась так, как умеют улыбаться медведи. Медведица обеспечила нас сочными отбивными; стол был застелен праздничной скатертью и сервирован лучшими приборами – чашками, блюдцами, новыми ложками и т. д.

Через день-два мы стали собирать собак в упряжки и готовиться к санным походам. Снега было вполне достаточно, чтобы начинать переброску грузов к мысу Колумбия; к тому же бухта Блэк-Клиффс уже замерзла. Эскимосы привязывали по пять-шесть собак к вбитым на берегу кольям или проделанным во льду отверстиям. Это была впечатляющая картина, особенно, если смотреть на берег с палубы корабля – почти 250 собак! Их лай был слышен в любое время суток.

Напомню, что время суток мы по-прежнему определяли только по часам, так как солнце, не уходя за горизонт, нарезало по небу круги. Пока мы шли на север, все участники экспедиции работали, не покладая рук, и теперь все было готово к осеннему периоду. Эскимосы приготовили нарты и собачьи упряжки, Мэтт Хэнсон закончил укладывать все «кухонные ящики», не забыв взять и керосинки для приготовления пищи в полевых условиях, а неутомимые швейные иглы эскимосских женщин обеспечили каждого члена экспедиции теплой меховой одеждой.

На севере мы одеваемся так же, эскимосы, иногда внося в классический эскимосский наряд небольшие изменения. Прежде всего, это кулета – меховая куртка без пуговиц, которая надевается через голову. Для лета ее шьют из тюленьей шкуры, а для зимы – из шкур песца или оленя.

Затем куртки из мичиганской овчины. Мы привезли с собой шкуры, а женщины сшили нам из них одежду. Правда, когда становилось слишком уж холодно, мы надевали эскимосские кулеты из песца или оленя с отороченным песцовыми хвостами капюшоном. Такой капюшон, если его одеть на голову, со всех сторон защищает лицо от мороза.

Атеа – это рубаха, сшитая мехом внутрь из шкур оленят; эскимосы носят ее даже летом. На некоторых фотографиях, запечатлевших эскимосов, можно рассмотреть, как искусно подогнаны друг к другу куски кожи на их рубахах. Пожалуй, ни один скорняк цивилизованного мира не сравнится в этом искусстве с эскимосскими женщинами. Так, для шитья рубах они используют сухожилия из спины оленя; такая «нить» оказывается очень прочной: ее практически невозможно порвать, к тому же она не боится влаги. Для более грубых работ, таких как шитье сапог, каноэ или шатров, эскимоски используют жилы из хвоста нарвала. В прежние времена, до того, как я снабдил их стальными иглами, они пользовались шилом, изготовленным из кости, пропуская нитку (жилу) сквозь отверстие, как сапожник протаскивает дратву. При работе со шкурами они никогда не пользуются ножницами, так как это может повредить мех, а только улу – женским ножом (это что-то вроде резака серповидной формы с ручкой на обухе для рубки начинки, какими когда-то пользовались у нас).

Меховые штаны мехом наружу традиционно шьются из шкур белого медведя. Еще эскимосы носят чулки из заячих шкур и камики – сапоги из тюленьих шкур с подошвами из более толстой кожи морского зайца.

Мы одевали подходящие комплекты эскимосской одежды и на корабле, и во время санных походов, и при зимних работах вне помещения. Прибавьте к этому теплые рукавицы – и вы получите полное представление о нашем зимнем гардеробе.

При столь длительном совместном проживании на ограниченной территории в коллективе неизбежно накапливается раздражение по тысяче мелких поводов. Исходя из этого, резонно было бы спросить, не возникало ли трений между людьми? Отвечу, что иногда такое случалось, однако члены экспедиции в таких случаях, как правило, проявляли достойные восхищения самообладание и сдержанность и не давали мелким конфликтам перерасти во что-то более серьезное. Пожалуй, единственной неприятностью можно считать то, что произошло между одним из матросов и эскимосом, которого мы звали Харриган.