По дороге к любви
Шрифт:
Секунду думаю:
— А мне, значит, салат с цыпленком, яблоками и орехом пекан.
Улыбка Кэмрин моментально гаснет, она смотрит на меня с застывшим лицом. Подмигиваю и ставлю меню туда же.
— Разгрузочный день? — спрашивает официантка.
Отрывает верхнюю часть чека.
— Разгрузочная неделя, — отвечаю я.
Качая головой, она отходит.
— Какого черта? — шипит Кэмрин, разводя руками.
Не знает, улыбаться или смотреть на меня как на идиота, но, похоже, ничего не придумала и смотрит с глуповатой улыбкой.
— Просто я подумал, раз уж ты готова съесть ради меня
— Тебе же его на один зуб.
— Пожалуй, — вздыхаю я. — Но уговор есть уговор.
Она слегка усмехается и откидывается на спинку стула:
— Да-а, а потом всю дорогу я буду слушать твое ворчание. Сам же сказал, голодный мужчина — злой мужчина.
Не могу сердиться на нее всерьез, но она права: одним салатом я не наемся. Тем более от латука у меня газы, если я съем эту дрянь, она будет страдать, сидя рядом со мной в машине. Но я же не умру от него. Слопаю и даже не пикну, хотя уже сейчас очень хочется поворчать.
Впрочем, это даже интересно.
Через несколько минут официантка приносит заказ Кэмрин, потом ставит передо мной тарелку, в которой лежит этот проклятый салат. Доливает мне кофе, а Кэмрин чая, спрашивает, не нужно ли чего еще, и отходит к другим клиентам.
Кэмрин внимательно за мной наблюдает.
Потом опускает глаза в свою тарелку, кладет лепешки рядом с картофельными оладьями, разворачивает, чтобы омлет был поближе. Беру вилку, несколько секунд тычу в салат, делаю вид, что, как и она, меняю вид блюда по своему вкусу.
Смотрим друг на друга и ждем, не скажет ли кто что-нибудь умное. Она поджимает губы. Я делаю то же самое.
— Хочешь, поменяемся? — спрашивает она.
— Ага, — отвечаю я без колебаний, и мы, как по команде, двигаем тарелки друг к другу.
У меня с души словно камень свалился. Похоже, она чувствует то же самое.
Это, конечно, не совсем то, что я заказал бы сам, зато нет латука.
В самый разгар трапезы… гм, разгар для нее, я-то давно расправился со своей порцией… заказываю кусок шоколадного торта и прошу налить еще кофе. Потом мы снова говорим о ее бывшей лучшей подруге Натали, на этот раз о том, что она, оказывается, крутая бисексуалка с огромными сиськами. По крайней мере, именно такой об раз сложился у меня в голове из рассказа Кэмрин.
— Ну и что было потом, после той истории в туалете? — спрашиваю я, отправив в рот кусочек торта.
— После этого я никогда больше не заходила с ней в туалет вместе, — отвечает Кэмрин. — Совершенно бесстыдная девица.
— Да уж, забавная.
— Все это было давно и уже в прошлом, — задумчиво говорит она.
Я исподтишка наблюдаю за ней. А она, похоже, погрузилась в воспоминания, рассеянно тычет вилкой в последний кусочек цыпленка на тарелке. С легким стуком кладу вилку. Я знаю, что сейчас надо делать. Вытираю губы салфеткой, встаю, выхожу из кабинки.
— Ты куда? — смотрит она на меня.
Улыбаюсь ей и направляюсь к музыкальному автомату. Сую монету, просматриваю названия, выбираю песню, жму кнопки. Иду обратно, а мне в спину звучит музыка. «Raisins In My Toast».
Все три официантки и повар, как по команде, поднимают головы и провожают меня ненавидящими взглядами [11] .
Кэмрин словно приросла к стулу. Спина прямая, будто кол проглотила, белки глаз так и сверкают, а когда я начинаю подпевать этой песенке пятидесятых, она сползает со стула и лицо ее становится пунцовым. Такой я ее еще не видел.
11
Песня «Raisins In My Toast» («Изюминки в моем тосте») очень популярна именно в заведении «Уоффл-хаус», считается его визитной карточкой.
Сажусь на свое место, продолжая шевелить губами.
— Господи, Эндрю, прекрати сейчас же!
Изо всех сил сдерживаю смех и продолжаю напевать, идиотски растянув губы до ушей.
Она закрывает лицо руками, худенькие плечики, прикрытые тоненькой футболкой, трясутся, кажется, она старается подавить смех. Щелкаю пальцами в такт мелодии, как и тот певец с набриолиненной прической, а когда опять звучит его высокий голосок, подражаю ему мимикой, сморщив лицо от якобы переполняющих меня чувств. И уже к середине песни Кэмрин держаться больше не может. Смеется вполголоса, но так весело, что в глазах стоят слезы.
Она буквально сползает со стула и подбородком едва не касается крышки стола.
Но вот песня кончается (к огромному облегчению персонала), и я вижу, как пожилая дама из кабинки за спиной Кэмрин одобрительно мне аплодирует. Остальные, кажется, не обращают на это внимания, но, судя по лицу Кэмрин, они все прекрасно видели и всласть посмеялись над нами. Умора. А Кэмрин… Она такая красивая, когда смущается!
Ставлю локти на стол, складываю ладони.
— А что, неплохая песенка, как думаешь? — ухмыляюсь я.
Пальчиками вытирает слезы под глазами, точнее, не слезы, а тушь, которая течет вместе с ними. Надо же, не видит, а чувствует, что это именно так. Грудь ее еще несколько раз дергается от смеха и успокаивается.
— Я, конечно, чуть со стыда не сгорела, но почему-то стало легче.
Кэмрин скидывает кроссовки и поднимает босые ноги на сиденье.
Мы снова в пути, мчимся прямо и сворачиваем, следуя лишь указанию ее пальчика. Едем на восток. Похоже, наш путь будет пролегать по южной части штата Миссури.
— Рад, что угодил тебе.
Включаю сидишник.
— Ой, не надо, — умильно просит она. — Опять поставишь что-нибудь из семидесятых.
— Это хорошая песня, — ухмыляюсь я, прибавляя громкость и постукивая по баранке большими пальцами.
— Да я уже слышала ее, — говорит Кэмрин, кладя голову поудобней на спинку. — «Wayward Son».
— Не совсем так. «Carry On Wayward Son» [12] .
— Да какая разница. Мог бы и не поправлять. — Делает вид, что обиделась, но получается у нее плохо.
12
«Продолжай, мой блудный сын» (англ.).