По древним тропам
Шрифт:
В степях Джунгарии и в безводных пустынях Синьцзяна появились сотни лагерей «трудового воспитания» и «трудовой переделки», куда под конвоем загоняли уйгуров, казахов, киргизов, объявленных «местными националистами» и «советскими шпионами».
В те же дни граница оказалась закрытой с китайской стороны, и всех пытавшихся ее перейти расстреливали. Местные должностные лица теперь уже прямо называли беженцев предателями и всячески измывались над ни в чем не повинными женщинами, стариками и детьми.
Ханипа не погибла и даже не была ранена. Она спасла девочку, но потеряла Момуна. В те страшные минуты толпа, обезумевшая от растерянности и страха, увлекла ее за собой, как волна увлекает щепку. Ханипа бежала вместе со всеми, прижимая к себе девочку.
Больше недели они прятались в камышах на берегу Или вместе с другими бежавшими из родного города. Ханипа беспокоилась — что с Момуном? Но в первые дни, по слухам, в городе производились повальные аресты, и возвращаться туда было опасно. Наконец, уже в середине второй недели, Ханипа пробралась ночью вместе с девочкой на окраину Кульджи и попросила приюта у незнакомых хозяев — старика и старушки. На другой день она упросила старика сходить к ее дому и узнать, там ли ее муж Момун, а заодно разведать, не опасно ли ей будет появиться дома.
Старик вернулся к полудню и сказал, что мужа ее дома он не застал, а соседи сказали, что, скорее всего, Момун перешел границу.
— Возвращаться тебе домой, дочка, нет смысла, — добавил старик. — В твоем доме поселились китайские солдаты…
Ханипа оказалась в безвыходном положении. Сколько можно жить в чужом доме, с чужой девочкой на руках? Предстояло разыскать родителей или хотя бы родственников этой девочки и точнее разузнать, что с Момуном, где он.
— Надо что-то делать, дедушка, — твердила растерянная Ханипа, — надо что-то делать…
— А что мы можем, дочь моя, мы старые люди. Всякое бывало на нашем веку, — пережили, переживем и эту беду, — пытался ее утешать старик. — Была уйгуро-дунганская священная война, была битва с китайцами у Баяндая, — и все прошло, все забылось, дочь моя. Как-нибудь и эту беду переживем, дочка…
Но здесь, в Кульдже, никакой битвы не было, был расстрел безоружных, мирных горожан.
Но с кем Ханипе посоветоваться, некуда пойти.
«Если только Момун благополучно перешел, то ничего лучшего я ему и пожелать не могу», — думала Ханипа.
Теперь она уже сомневалась, верно ли тогда поступила, когда отказалась уйти в Семиречье вместе со стариками Момуна.
V
От Турфана до села Буюлук восемнадцать километров пути, и Садык решил их пройти пешком. Ему хотелось побыть одному, поразмышлять, подышать, свежим, воздухом…
Целую неделю в Турфане шла учительская конференция. Начинался новый учебный год и руководство давало учителям новые установки.
Заседали с утра до ночи, однако речь на этих заседаниях шла отнюдь не о судьбах школы, учеников и учителей. Всю неделю делегаты вынуждены были слушать пространные доклады на такие темы: «Разоблачение тех, кто гонится за двумя зайцами», «О необходимости повысить бдительность», «О пресечении подрывной деятельности». Выслушать такие доклады — это еще полбеды, а вся беда заключалась в том, что на их основе каждый делегат должен был проверить самого себя, «перековаться» и «перевооружиться», причем не только мысленно, но и на бумаге. Каждый делегат обязан был представить письменное объяснение — какие недостатки он имел в своем прошлом и какие выводы в отношении себя он сделал теперь на будущее. Совершенно очевидно, что многих учителей после таких показаний ждали трудовые лагеря, в лучшем случае — увольнение с работы.
Садык был удручен. Он возлагал большие надежды на эту конференцию, думал, что наконец-то учителя соберутся вместе и обсудят все трудности работы, в школе в настоящее время — нехватка кадров, учебников, помещений для занятий. Но вместо делового разговора они вынуждены были слушать трескотню о бдительности, а затем бить себя кулаками в грудь и каяться в недостатках.
Каждое заседание шло под неизменным председательством инструктора окружного парткома, который всякий раз, к месту и не к месту, по любому поводу давал понять делегатам, что нет и не может быть никакой дружбы с Советским Союзом, а тот, кто гонится за двумя зайцами — наш классовый враг.
На чувствительного Садыка все это произвело гнетущее впечатление. Снова рушилась его наивная вера в лучшее будущее. И сейчас, по дороге домой, он мысленно возвращался к этим семи дням бесконечного унижения человеческого достоинства. Как они могут нести для других культуру, свет разума, когда сами сведены до положения овец в отаре?..
Садык прошел уже добрую половину пути, когда услышал позади себя частый и негромкий стук копыт. Оглянувшись, он увидел навьюченного ишака, а рядом с ним женщину в платке. Она широко шагала, стараясь поспеть за ишаком, длинный подол ее платья был заткнут за пояс, чтобы не мешал при ходьбе. По бокам ишака свисали два корзины, в одной была поклажа, прикрытая старым ковриком, а в другой лежал ребенок.
— Какой у вас, тетушка, груз бесценный, — сказал Садык и приветливо улыбнулся.
Женщина придержала ишака, торопливо одернула подол и посмотрела на Садыка: дескать, не понимаю, что вы сказали. Садык смутился, увидев под платком совсем молодое лицо, а ведь он только что назвал ее тетушкой.
— Я говорю, бесценная у вас поклажа, — повторил Садык, показывая на ребенка, который мирно дремал, убаюканный шагами ишака.
Женщина слабо улыбнулась в ответ.
— Далеко ли держите путь? — продолжал Садык.
— Мой старший брат живет где-то тут… в Астине, — смущенно пояснила женщина. — Вот и едем к нему… А вы здешний?
— Вообще-то городской, но вот уже третий год живу в Буюлуке, так что почти здешний.
— А как мне добраться до Астина, не знаете?
— Сперва дойдите до Сынгима вон по той дороге, где машина пошла, — показал Садык, — а оттуда уже недалеко и до Астина.
Женщина тронула ишака, он мелко и часто застучал копытами по камням, корзины ритмично заскрипели. Садык зашагал быстрее, приноравливаясь к шагу женщины.
Они шли, шутливо переговариваясь о том о сем. Садыку казалось, что женщине не так одиноко в его присутствии, дорога пустынна, путь неблизкий…
— Был у меня брат, — сказала женщина, и веселые нотки в ее голосе погасли. — Вот такой же, как вы… Но его забрали, уже больше года прошло. С тех пор ни слуху ни духу.
Садык не знал, что он ответить. Куда ни ткнись, с кем ни повстречайся, у всех одна беда. Чем ее утешить? Расспрашивать, за что забрали и почему, нет смысла. Садык и так знает — брат ее, скорее всего, где-то учился, что-то сказал, попал на заметку…