По древним тропам
Шрифт:
Оказывается, она ездила в Турфан, побывала в тюрьме, сердце ее будто чувствовало, ей сказали, что Садык на свободе, и она решила поехать за ним вдогонку. Они обнялись и расцеловались.
У любви свои законы, непостижимые и вечные, как сама природа. В один прекрасный день любовь может вспыхнуть ярким пламенем, и тогда никто и ничто не в силах ее погасить. Она освещает жизнь, согревает сердце…
Садык и Ханипа сидели и тесной арбе бок о бок, касаясь друг друга плечами. Садык не смотрел на нее, но видел ее красивую голову, ее толстые, туго заплетенные косы, слышал ее дыхание. Арбу потряхивало на камнях, и от прикосновения Ханипы Садыка будто пронизывало током. Похоже, что и Ханипа испытывала то же самое, щеки ее густо покрыл румянец.
Неловкое их молчание затянулось, и Садык сказал первое, что пришло на ум:
— Значит, устроилась в Караходже?
— Да, представь себе, Садыкджан, мне просто повезло! — с облегчением подхватила Ханипа.
И они опять замолчали. Садык вспомнил, как однажды, еще в университете, в пору экзаменов, ранним солнечным утром он подошел к общежитию, к тому окну, за которым жила Ханипа…
— Ты чему улыбаешься, Садыкджан?
Он и сам не заметил, что улыбается.
— Ты только не подумай, что я уже из ума выжил, — рассмеялся Садык. — Просто вспомнил кое-что из прошлого. Мне всегда вспоминается только светлое…
— Ты неисправимый оптимист, Садыкджан. Такой ты мне всегда нравился.
— Мне кажется, грешно роптать на жизнь из-за невзгод, пусть даже самых тяжких. — И он прочитал ей рубайи устода:
Жизнь щедра на синяки — не сосчитать. Ну, а если мне аллах захочет дать Все, что только на том свете пожелаю, Попрошу я точно эту жизнь опять.— Как будто для тебя написано, — согласилась Ханипа.
— А ты помнишь, как однажды весенним утром, еще там, в университете… — Садык смолк, а Ханипа продолжила:
— Ты подошел к моему окну с букетом цветов. Но когда я выглянула, то увидела, как ты убегаешь, словно мальчишка, а под окном у стены остались лежать цветы. Я так и не поняла тогда, что случилось, почему ты убежал. Может быть, сейчас расскажешь?
— Я шел к тебе, Ханипа. Не знаю сам, почему… Хотел тебе поднести цветы. А когда ты закрыла окно, растерялся…
Ханипа посмотрела на него с грустной улыбкой, и опять они надолго замолчали.
Возница-мальчуган остановил мула на развилке дороги и обернулся к своим пассажирам.
— Поедем в Буюлук, Ханипа, — предложил Садык. — Там у нас чудесные люди, ты должна с ними подружиться. А потом я провожу тебя до Караходжи.
Ханипа, недолго поколебавшись, спросила мальчугана:
— А ты можешь нас отвезти в Буюлук?
— Конечно, могу, почему бы не подвезти! — ответил большеглазый мальчуган и взмахнул хворостиной. Под колесами арбы заклубилась густая пыль.
XV
Все лето ученики и учителя, были заняты уборкой зерновых и овощей, а к осени их перебросили на уборку хлопка. Год выдался неудачный, подвела погода, сказалась также частая смена руководства в гуньши и общая неразбериха. Как местный, так и американский сорта хлопка дали плохой урожай, и теперь окружные уполномоченные, казалось, готовы были загнать сборщиков в пустые высохшие коробки. Они заставляли собирать даже тонкие, словно паутина, нити, повисшие на колючках. Особенно страдали дети, у них еще не было сноровки, они то и дело вскрикивали, натыкаясь на колючки. У многих руки и ноги были изранены до крови.
Джау-Шимин болел, и на его место назначили Зухрула, человека крикливого и грубого.
— Тот, кто не сможет выполнить план, лишается продовольственной нормы! — только и слышался его голос на плантации.
Стояла страшная духота, словно под опрокинутым казаном. В самую жару, после полудня, один из мальчиков упал, потерял сознание. К нему подбежал Зухрул и стал поднимать его за рубашку, приговаривая:
— Вставай, вставай, будь стойким, как положено революционному солдату!
Садык, вытряхнув из фартука хлопок в общую кучу, подошел к Зухрулу.
— Надо бы его накормить сначала и дать отдохнуть, товарищ раис, — сказал он с упреком.
Зухрул облизал запекшиеся от жары губы и закричал на Садыка:
— Можете его кормить, товарищ Касымов, своим пайком! Я отдам распоряжение поварихе.
Вокруг стали собираться дети, бросили работу старшие и тоже подошли к месту происшествия. Послышались возмущенные голоса, обстановка накалилась.
— Вы что, товарищ раис, вместо хлопка решили сдавать государству трупы детей? — сдерживая негодование, спросил Садык.
Зухрул торопливо достал из нагрудного кармана френча, сшитого как у Мао Цзедуна, блокнот, раскрыл его и приготовил карандаш…
— Так-так, товарищ Касымов, продолжайте, — злорадно проговорил он. — Я запишу ваши подстрекательские речи.
— Я тоже напишу о ваших издевательствах куда следует! — вспылил Садык.
Толпа вокруг загудела.
— Спрячь бумагу, раис!
— Катись отсюда, раис!
Зухрул поспешно сунул блокнот в карман, озираясь, попятился от Садыка. Над мальчиком склонилась пожилая женщина, побрызгала на его лицо водой, привела его в чувство.
С того дня Зухрул стал меньше орать на детей. Дехкане были довольны своей пусть небольшой, но все-таки победой. Садыка, на удивление, никуда не вызывали, однако он не забывал, что мстительный Зухрул может со временем подстроить ему какую-нибудь пакость.
После окончания уборки началось очередное «движение» — по установлению причин неурожай и выявлению вредителей. В Турфане было созвано окружное совещание учителей для соответствующей проработки всех и каждого.
Совещание проходила в городской средней школе. Двор ее был окружен высоким забором, и весь забор был увешан разноцветными «дацзыбао» — карикатурами на больших листах и с подписями внизу. Когда Ханипа и Садык вошли во двор, у них зарябило в глазах от этих плакатов.
— Сколько здесь проявлено усердия, — насмешливо сказал Садык. — Будем смотреть или пойдем в зал?
— Надо посмотреть, Садыкджан, тем более что я уже вижу нечто подозрительное.
Ханипа взяла Садыка под руку и подвела к листу с огромной, едва ли не самой большой карикатурой — молодой человек с перекошенным от злости лицом, натянув лук, целится в толпу. Вместо стрелы у него ручка с пером. А рядом с ним стоит девушка и, вытянув руку, показывает, куда стрелять. Внизу подпись: