По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов
Шрифт:
— И не знаете даже, где Ирена? Почему ее нет на похоронах?
— А я ей не нянька, она уже взрослая.
— Уехала отдыхать, — сказал Франек, решив, видимо, что с милицией не стоит задираться.
— Куда?
— Говорила, что поедет в горы.
— С кем?
— Наверное, с этим своим фрайером, который за ней ухлестывал.
— У которого машина? «Вольво»?
— Да не «вольво», а «опель-рекорд».
— А фрайер откуда? Фамилию знаете?
— Не знаю. Видел его несколько раз с Иреной, но не разговаривал.
— Иностранец?
— Не
— Понятно. А может, он говорит как иностранец, выучивший польский?
— Нет, поляк он, — убежденно подтвердил Франек.
— Как он выглядит?
— Невысокий, чуть выше Ирены. Мне будет по плечо, а у меня метр восемьдесят, не меньше. Шатен, чуть лысоватый. На левой руке якорь.
— Где? На запястье?
— Да. Я хорошо рассмотрел, он сидел без пиджака, в рубашке с короткими рукавами. Денежный тип. Велел Ирене принести французский коньяк.
— Сколько, по-вашему, ему лет?
— Пан капитан, — Франек на всякий случай повысил в звании поручика, — с похмелья разве разберешь.
Чесельский усмехнулся. Якорь на левом запястье обычно выкалывают в тюрьме уголовники со сроками не менее пяти лет, а то и больше. Но, с другой стороны, любой малец пижонства ради мог тоже себе наколоть якорь. Из слов Франека следовала одна очень важная вещь: этот человек не был убийцей Стояновского, так как свидетельница пани Болецкая утверждала, что убийца был выше среднего роста.
— Что ж, не буду вас больше задерживать, поскольку вы изъявили желание помолиться за душу убитого, — сказал Чесельский. — Не забудьте, пожалуйста, о чем я вас, просил, никаких скандалов.
— Все будет в полном порядке. — И оба Урбаняка исчезли в дверях костела.
Вслед за ними последовали Шиманек и Чесельский. Отпевание подходило к концу. Родители Стояновского сидели в первом ряду, погруженные в печаль, во втором ряду чинно расселись Урбаняки, как-никак родственнички. За ними сидели пожилые люди — наверное, друзья родителей, возможно, дальние родственники. Полно было и святош, которые не пропускали ни одного богослужения.
— В сентябре хорошо умирать. Цветов полно, — пропищала какая-то богомолка, стоявшая около Чесельского. — А в январе или феврале их днем с огнем не сыщешь.
Процессия направилась к кладбищу, растянувшись в узком проходе между памятниками.
Так получилось, что Чесельский и Шиманяк оказались возле Малиновского, рядом с ним шел Вишневский, завскладом.
— Вот иду и думаю, неужели в этой толпе идет тот, кто его убил? — не удержался Малиновский.
— Уверен, — подтвердил завскладом. — Убийца всегда приходит на похороны.
— Скажите, а Генрик Ковальский здесь?
Малиновский осмотрелся по сторонам.
— Я видел его в костеле. А сейчас что-то не вижу.
— Он идет сзади за нами. Вон в той группе, — и Вишневский показал пальцем назад.
— Какой
— Высокий, светловолосый.
Чесельский украдкой разглядывал Ковальского. Высокий, стройный, в синих джинсах. Точь-в-точь как описала пани Болецкая.
Над гробом ксендз торопливо пропел положенную молитву и тотчас ринулся обратно в костел отпевать следующего.
От имени строительного объединения выступил с прощальным словом один из сослуживцев Стояновского. Сказал, что обычно говорят в таких случаях, сказал даже, что Зигмунт погиб на посту. Родственники бросили в могилу первые комья земли, вслед за ними близкие и друзья Зигмунта. Вырос холмик на могиле человека, который еще неделю назад и думать не мог, что его жизнь так трагически оборвется.
Друзья и знакомые, перед тем как разойтись, еще раз выразили соболезнование родителям Зигмунта. Первыми подошли к ним отец и сын Урбаняки, на правах ближайших родственников. Вели они себя, надо сказать, совершенно пристойно, как и обещали. Подошел и Генрик Ковальский, сказал несколько теплых слов и, распрощавшись, направился через боковые ворота к выходу.
Чесельский и Шиманек последовали за ним. Выйдя на Повонзковскую улицу, Ковальский направился к своему «вартбургу», стоящему на стоянке. В этот момент Чесельский обратился к нему, попросил подвезти до центра.
Ковальский несколько удивился, но, видимо припомнив, что видел этих двух молодых людей в похоронной процессии, любезно согласился.
— Сейчас я открою дверцу. Вам куда? Мне на Тамку.
— А нас в управление милиции, дворец Мостовских.
Ковальский нахмурился, но быстро овладел собой.
— Понимаю. Я арестован?
— Нет-нет. Нам просто хотелось бы с вами поговорить, и, пожалуй, лучше сделать это сейчас, не привлекая ничьего внимания, без официального вызова в управление. Вы хорошо понимаете, что, ведя следствие об убийстве Стояновского, мы не могли не выйти на вас.
Ковальский, не сказав ни слова, открыл дверцы и сел за руль. Офицеры милиции сели сзади. Довольно быстро они доехали до управления.
Глава V
БЕЗ АЛИБИ
На сей раз Чесельский решил допросить Ковальского в соответствии с установленной процедурой: предупредил, что следует говорить только правду, что за дачу ложных показаний он будет нести ответственность, что все сказанное им будет запротоколировано. Шиманек сел за пишущую машинку. Проверив документы и записав все анкетные данные Ковальского, они приступили к допросу.
— Как давно вы знали Зигмунта Стояновского?
— Я познакомился с ним еще в студенческие годы, вместе учились в Варшавском политехническом. Я был немного старше, кончил институт на три года раньше. Во время учебы мы вместе занимались греблей. Выступали в одной восьмерке на соревнованиях Политехника — Университет. До сих пор у меня хранится грамота за победу на этих соревнованиях.