По обе стороны экватора
Шрифт:
…А ведь было время, когда все здесь кипело! Минас-Жерайс делал живительные и в то же время губительные инъекции золота в склеротические вены своей дряхлеющей метрополии Португалии. На это золото была отстроена чванливая столица Лиссабон, разрушенная землетрясением 1755 года. На это золото задыхающийся от тщеславия король Португалии дон Жоао Пятый отгрохал в Мафре под Лиссабоном свой фантастический дворец, перещеголявший помпезностью воздвигнутый за два века до того знаменитый мадридский Эскориал. Еще бы: фасад Эскориала тянется на 206 метров, а дворец в Мафре вытянулся на 220. В Эскориале насчитывается 3 тысячи 800 окон и дверей, а в Мафре — более четырех с половиной тысяч. Не знаю, сколько комнат, салонов и зал во дворце испанских королей. В Мафре их 880! Это чудовище было вспоено потом и кровью рабов, погибших на рудниках Минас-Жерайса, вскормлено тоннами добывавшегося здесь золота. Сказав «тоннами», я не допустил ни малейшего преувеличения: одна только шахта «Конго-Соко» давала до 15 килограммов золота в день. А шахт здесь были сотни… Представим же себе этот казавшийся нескончаемым караван галеонов и барок, уходивших от берегов Бразилии в Португалию с трюмами, полными желтого металла.
Центром этого горного края, повергавшего в экстаз наживы лиссабонский двор, стала его стремительно растущая столица, называвшаяся тогда «Вила Рика де Носса Сеньора ду Пилар де Альбукерке». Португалия и вся Европа знали тогда, в начале XVIII века, один только город в Бразилии, достойный называться «городом»: Вилу-Рику. Прежняя столица страны — Баия — медленно дряхлела. О новой столице, именуемой Сан-Себастьян-до-Рио-де-Жанейро, никто еще ничего толком не слышал, кроме того, что этот самый Рио-де-Жанейро служил портом, через который Вила-Рика вывозит свое золото и драгоценности в Португалию.
Вила-Рика! Это слово, магическое, пьянящее и волнующее, влекло со всех концов Португалии тысячи авантюристов и романтиков, путешественников и разжалованных за шулерство офицеров, художников и плотников, которым трудновато было устроить свою жизнь в Коимбре или Брагансе. Десятки кораблей уходили через Атлантику к берегам Бразилии. Их каюты были заполнены искателями приключений и охотниками за золотом. На одном из таких кораблей в 1724 году плыл Мануэль Франсиско да Коста Лисбоа — небогатый португальский архитектор. И почти одновременно от берегов Африки отвалило судно, в переполненном невольниками трюме которого, задыхаясь от зноя и вони, умирала от жажды черная Изабель. Они встретились в Вила-Рике — Мануэль Франсиско Лисбоа и рабыня Изабель. И у них в 1730 году родился сын — Антонио Франсиско. Сын свободного человека и рабыни должен стать рабом. Но в день крещения своего наследника Мануэль подписал грамоту, дарующую ему волю. Против этого закон не возражал. В конце концов, ведь архитектор Мануэль Франсиско Лисбоа был собственником рабыни Изабель и имел полное право решать судьбу своего сына.
Смуглый мальчик рос, наблюдая за работой отца. Сначала таскал за ним инструменты, потом стал выполнять несложные поручения: обтесать заготовку из кедра, набросать контуры будущего алтаря, отполировать законченную отцом деревянную мадонну. С помощью отца Антонио выучился читать, писать, немного считать. И конечно же, рисовать и работать с резцом и зубилом. Время летело быстро, и однажды Мануэль с удивлением вдруг обнаружил, что шестнадцатилетний мальчишка уже режет по дереву лучше его самого! Он стал брать парня с собой в мастерскую и все чаще поручал ему выполнение тех работ, которые не доверял помощникам. Слава богу, парень вроде бы рос смышленым, и это радовало Мануэля: как-никак сын. Хотя и не единственный: когда мальчишке исполнилось восемь лет, Мануэль женился на достойной белой женщине, тоже из Португалии, по имени Антония Мария де Сан-Педро, и быстро нажил с ней еще четверых. Но вот ведь как случается: «неполноценный» Антонио, рожденный «черной» Изабель, оказался умнее и талантливее своих законнорожденных братьев.
Правда, был у парня один серьезный недостаток: любил он гульнуть со сверстниками, плясать до рассвета на празднествах и вечеринках. Любил повеселиться. И выпить опять же не дурак! Глядя на веселый нрав своего чада, Мануэль сокрушенно качал головой: это, конечно, материнская кровь гуляет в жилах. Бог с ним, разве виноват он в этом?
Не только авантюристов, инженеров горного дела и черных рабов из Африки привлек в Вила-Рику певучий звон золота. Спешили сюда и слуги господни, церковники всех мастей и орденов: иезуиты, бенедиктинцы и францисканцы обосновывались в краю легкой наживы, щедрых подаяний и чистого горного воздуха. И каждая церковная община, каждое «братство», каждый орден, стремясь щегольнуть друг перед другом, воздвигали богадельни, храмы и монастыри один роскошнее другого. Лучшие архитекторы Португалии изощрялись здесь, ослепляя святых отцов и их паству великолепием классического барокко. Правда, проповедуя свойственный им аскетизм, иезуиты умеряли буйные фантазии художников. Вероятно, поэтому в завитушках бразильских церковных алтарей чувствуется больше строгости и сдержанности, чем в ослепляющих изыском алтарях и фресках португальских храмов.
Процветала в Вила-Рике не только архитектура, но и другие виды искусства. Поэты и художники, композиторы и музыканты съезжались сюда со всей Бразилии. Что удивительно: традиции эти не умерли и до сих пор, даже сейчас, когда давно уже опустели рудники Вила-Рики, на фестивали искусства в Оуру-Прету собираются ежегодно лучшие артисты, художники и поэты Бразилии.
В такой обстановке рос Антонио Франсиско Лисбоа, встретивший смерть отца, когда ему было 37 лет. Тридцать семь лет — середина жизни, заказы уже сыплются со всех сторон, и цены на исполняемые работы растут из года в год. Он работал с упоением и восторгом, жил весело и буйно. Знал, что его имя становится известным за пределами Минаса, что знатные португальцы, люди чистой крови, приехавшие строить храмы на богатую землю Вила-Рики, с завистью и недовольством смотрят на дьявольски преуспевающего и — увы! — бесспорно талантливого мулата-выскочку, в жилах которого течет половина «дикой» африканской крови.
Да, буйно процветающая земля Минас-Жерайса меньше всего напоминала идиллическую Аркадию! За десять лет до рождения Антониу на главной площади Вила-Рики был разорван привязанный к хвостам лошадей Филипе дос Сантос, революционер. Он осмелился посягнуть на суверенитет португальской короны, подняв голос в защиту независимости Бразилии. И до и после этого периодически вспыхивали на рудниках и шахтах бунты рабов: негры бежали в глубь страны, основывая там свободные поселки «киломбос». Показное великолепие и процветание Минаса разъедалось раковой опухолью сегрегации.
Мулат Антонио Франсиско Лисбоа, прославившийся своим мастерством за пределами капитанства и даже самой Бразилии, оставался все тем же полубелым, полунегром, человеком смешанной крови. Такие, как он, не могли быть избраны в муниципальный совет, им запрещалось заниматься политикой или занимать должность судьи. Он строил храмы, но не имел права войти в них: почти все церковные общины имели статуты, преграждающие доступ «евреям, маврам, мулатам, квартеронам или прочим поганым нациям». Он мог зарабатывать большие деньги, но был лишен права надеть изысканный костюм или украсить себя драгоценностями, потому что в 1749 году король Жоао Пятый, тот самый, что на золото, добытое неграми Вила-Рики, воздвиг свой сказочный дворец о 880 залах, издал декрет, гласящий: «Неграм, мулатам, сыновьям и дочерям негров и мулатов, или детям черных матерей ЗАПРЕЩАЮ — будь они в состоянии рабства или родившиеся свободными — носить одежду из шелка, батиста, тонких шерстей и прочих дорогих тканей, равно как ношение драгоценных камней, золота, серебра и других дорогих украшений, какими бы маленькими они ни казались!» А те, кто ослушается этого декрета, могли быть наказаны по усмотрению местных властей — заключением в карцер или битьем батогами на площади города. А в случае повторения их надлежало сослать пожизненно на острова Сан-Томе.
Более того, с целью сохранить подчиненное положение негров и мулатов, ограничить их не только физическую, но и духовную свободу, возникали и плодились в Минасе уставы, запрещавшие «цветным» различные виды и категории художественных работ, например, ювелирных по золоту.
И поэтому можно представить себе, какое это было потрясение, когда малограмотный мулат вдруг бесцеремонно шагнул в это сонное благополучие, в царство канонов и традиций, где тысячелетиями все было заранее известно и определено: сколько вершков росту определил господь святому Себастьяну, каким цветом глаз наделил он святую деву Марию, сколькими гвоздями был приколочен к кресту Иисус Христос. Фронтоны выстроенных Антонио Франсиско церквей, алтари и фрески, скульптуры, барельефы и медальоны, его ангелы и дьяволы, святые и пророки разорвали пропахшую сладким ладаном тишину чопорного классического барокко. Мир, оживающий под его резцом, был иным, неведомым ранее миром. И поэтому, взирая с благоговением и трепетом на фрески и статуи Антонио, святые отцы терзались сомнениями. Они не понимали, что впервые присутствуют при великом таинстве, свершение которого доступно только руке и сердцу великого художника: ангелы и пророки, святые девы и великомученики сходили с отполированных тысячелетиями пьедесталов и становились людьми!.. Их бесплотные фигуры голубели, наливались кровью, хотя и не всегда голубой. Теряя свою опостылевшую им самим непорочность, святые обретали способность не только страдать, но и мыслить. Не только смиряться, но и спорить. Не только кротко веровать в добро и справедливость, но и требовать их торжества. И негодовать, не находя его в этом мире, полном жестокости и ханжества.
— Я даже не знаю, радоваться нам или сожалеть, что покрыли асфальтом дорогу в Оуру-Прету, — говорит директор городского музея Орландино Сейшас Фернандес. Мы пришли к нему, подавленные великолепием храмов и потрясенные поэзией узких, вьющихся по склонам гор улочек с разноцветными фасадами домов под коричнево-красной черепицей. — С одной стороны, это вроде бы хорошо: к нам теперь легко добраться, и люди всей Бразилии могут приобщиться к национальной истории, увидеть своими глазами, каким был Алейжадиньо. Но с другой стороны…