По понятиям Лютого
Шрифт:
Захария слушал ее с открытым ртом, совершенно потрясенный. В какой-то момент губы его задергались – похоже, он собрался перебить ее, возможно, даже возразить, но глаза-паразиты быстро цапнули его, прокололи кожу, отведали крови, и Захария только сглотнул и захлопнул рот.
– Слушай меня. Молчи и слушай. Вино набирает цену, в следующем году обещают великий урожай, все умные люди сейчас вкладывают деньги в виноградники. А твой Модус – какой с него прок? Разбалованный, дерзкий раб. Единственное, что он делает хорошо, – ловит мух, вот и всё. Живет здесь в свое
– Ты что, научилась понимать их тарабарский язык? – мрачно поинтересовался Захария.
– Не надо мне ничего понимать! Мое имя на любом языке звучит одинаково! И слышал бы ты, с каким выражением они его произносят! С каким отвращением! Они просто глумятся надо мной! Говорят непристойности! И все это за твоей спиной, добрый муженек!
Захария поднялся. Он был скорее растерян, чем разгневан. Борода задергалась, кадык непрерывно ходил вверх и вниз.
– Как же так? Моя пекарня… Мой хлеб… Разве Квентин всё это вытянет в одиночку?
– Пусть попробует не вытянуть!
– Или мне опять придется таскать на себе муку и лезть в горячую печь? Я ведь давно уже не молод, и восемь лет назад, как ты помнишь, мы решили…
– Восемь лет назад ты собирался купить одного раба. Одного! – выкрикнула она со злобой, с какой супруги обычно поминают давние и непрощенные обиды, нанесенные их половинами. – Или забыл? Ты хотел купить одного Квентина! Сам говорил мне, что он здоров, ловок и силен, что грудная клетка как две твоих! И что многие на рынке уже к нему прицениваются! Так зачем ты припёр второго?
– Но они продавались только вместе… Квентин и Модус, они ведь названные братья, как одно целое. – Захария часто заморгал. – Если их разделить, то Квентин проживет не больше двенадцати дней. И все деньги, которые мы на него потратили, пропадут.
– Кто тебе это сказал? Кто вложил в твои старые уши этот бред? Ну?
Захария пожал плечами. Поднял брови, вздохнул. Почесал лоб.
– Модус сказал…
– Ах, Модус! Ха-ха! Ну, тогда конечно! Раз сам Модус сказал!
Она расплылась в тухлой улыбке – словно дохлую рыбу надрезали ножом.
– Да, и в качестве доказательства он показал мне свой медальон… – пробормотал Захария. – У Квентина, кстати, точно такой же. Какой-то великий знахарь в их Британии дал им этот разломанный надвое амулет, сказал, что отныне они должны держаться вместе, иначе… – Он торопливо скрестил пальцы в оберегающем жесте.
– А я тебе так скажу: твой Модус лгун и хитрец. И я намерена его выгодно продать. Я внесла залог за тот виноградный участок, он, считай, наш. Насчет Модуса я договорилась с владельцем каменоломни в Гионской долине. За него дадут хорошую цену. А там пусть делают с ним что хотят, хоть в скалу замуруют!
– Ты… Как?!.. Ты!!! Без меня!!!
Захария сжал зубы, сжал кулаки, покраснел и затрясся. Со стороны могло показаться, что сейчас он задушит жену, стукнет по голове, перекинет через перила – или сам упадет замертво. Но Ассма была совершенно спокойна, на нее
– Будет, как я хочу!
Действительно, до сих пор так всегда и было. Она была уверена, что так будет и на этот раз.
Воровать Квентин не любил, но если уж брался за дело, то орудовал хладнокровно и решительно, как настоящий боевой сотник Карадога Косматого. Пока Модус отвлекал разговором толстяка-торговца с лотком медовых пирогов на пузе, он умудрился стянуть здоровенный кусок, размером с сандалию.
Друзья забрались на один из глиняных дувалов, огораживающих площадь, быстро проглотили добычу.
– Хорошо, – сказал Модус, поглаживая себя по животу. – Хотя добрый кусок зажаренного на углях мяса был бы лучше!
– Лучшему конца нет! – буркнул его товарищ.
Площадь уже была забита под завязку, но глашатаи продолжали истошно орать, словно завидевшие нож бараны:
– Справедливый суд и страшная казнь! Приходите и смотрите! Да убоятся…
Плотный воздух дрожал и колыхался над толпой («Двенадцать центурий», – привычно оценил Квентин), как над горячим очагом.
– Смотри! – Квентин показал пальцем на группу римских всадников, проследовавших вверх по улице к дворцовой площади. – Это начальник когорты оцепления с охраной, он всегда прибывает перед самым началом казни. Следом поведут Кфира. Пошли, быстро!
Не успев договорить, он спрыгнул с дувала и ввинтился в толпу, ловко раздвигая ее и продвигаясь вперед какими-то замысловатыми галсами. Модус поспешил следом.
– Не отставай! Шевелись!
Квентин все точно рассчитал. После того как солдаты стали теснить толпу, освобождая место для экзекуции, в людском море возникли водовороты и течения, одно из которых подхватило их и неожиданно вынесло в первые ряды, сразу за оцеплением. Впереди блестел на солнце забор из вогнутых прямоугольный щитов, его столбами были закованные в доспехи легионеры с длинными, приставленными к ноге копьями.
Друзья возвышались над толпой – два варвара: один светловолосый и светлобородый, второй с черными волосами и черной бородой, два могучих дуба среди приземистых южных кустарников; Квентин – тот вообще мог сойти за сказочного гиганта.
Они видели, как заняли свои места прокуратор Публий Крадок, члены синедриона, как под рев толпы принесли на носилках избитого, изломанного человека с лиловым яблоком вместо правого глаза.
Это был лекарь Кфир, еще недавно один из богатейших и влиятельнейших людей Ершалаима. При его появлении толпа зарычала, взревела, взорвалась общим криком, как одно тысячеглавое чудовище. Простой люд – рабы, попрошайки, бродячие певцы, проститутки, ремесленники, торговцы, городская чернь, которые вчера падали в пыль, спасаясь от колес повозки Кфира, сегодня увидят, как он умрет. Рев длился, не утихая, долго, очень долго, будто вздыбилась и застыла гигантская морская волна.