По пути Ясона
Шрифт:
Мыс Сепия, который «Арго» обогнул на четвертый день пути, мог служить наглядным подтверждением этой мысли. В 480 году до нашей эры здесь погиб целый флот, отправленный персидским царем Ксерксом завоевывать Элладу. Буря налетела внезапно, едва корабли персов бросили якорь у берега. Более 400 кораблей затонуло — якоря не удержали, и корабли разбивались о мыс, пока их экипажи в отчаянии хватались за весла и пытались сделать хоть что-нибудь, чтобы уйти от утесов, у подножия которых ярились волны. Там, вдобавок, очень глубоко, якоря, которые бросали снова и снова, не доставали до дна, и галеры разбивались в щепки. Минуя эти гибельные утесы, «Арго», должно быть, прошел над обломками персидских галер, в 50 метрах от скальной стены, усеянной зевами пещер, куда прибой швырял гроздья пены. Попросту невозможно было не вспоминать историю здешних кораблекрушений, не прислушиваться к внутреннему голосу, который твердил, что для древних кораблей любой каменистый берег при ветре с моря означал гибель. На веслах с этим
Мы обогнули мыс и повернули на север, по-прежнему держась в виду берега, и тут нам впервые за время плавания довелось по-настоящему столкнуться с сильным ветром. Он дул с севера, точно в лоб, и нам пришлось спешно укрываться в бухточке Пальци, где рыбаки уже повытаскивали свои лодки на сушу; там имелись даже специальные деревянные слеги, по которым лодки закатывали на берег, поскольку сама бухточка ни в малейшей степени не могла считаться безопасной стоянкой для современных судов. Впрочем, «Арго» она уберегла: осадка галеры составляла менее 3 футов, так что мы развернули корабль носом к морю, бросили два якоря, кинули канат на берег и совместными усилиями вытянули галеру на прибрежную отмель. Будь осадка больше, нам пришлось бы покинуть бухту и уходить в море, а так «Арго» надежно пристроился в каких-нибудь 10 футах от берега; волны разбивались у него под кормой, и он напоминал чайку, которой вздумалось оседлать прибой.
Что касается экипажа, мы быстро выяснили, что для команды галеры терпение не менее важно, чем физическая сила и выносливость. Чтобы ходить на корабле бронзового века, нужно уметь дожидаться хорошей погоды. Все прекрасно понимали, что рано или поздно непогода застигнет «Арго» в открытом море, но пока, хвала небесам, этого не произошло, а мне меньше всего хотелось в первую неделю плавания испытывать душевную стойкость экипажа в бесполезном противоборстве с ветрами. Остаток того дня и почти всю ночь мы провели в бухточке Пальци, как это делали сотни галер за тысячелетие до нашего времени, ожидая перемены погоды, чтобы двинуться дальше вдоль скалистого побережья Магнесии.
Ясон и его товарищи, кстати сказать, тоже вынуждены были задержаться: два с половиной дня они ждали, пока утихнет буря, в местечке под названием Афеты. Где именно находилось это местечко, установить нельзя — Аполлоний не дает «привязки к местности», упоминая лишь «Долопов курган»; возможно, севернее Пальци, у устья реки Пинион.
Когда ветер наконец меняется, категорически противопоказано упускать случай. Так что после полуночи, когда северный ветер ослабел, пришлось разбудить экипаж. Сонные люди вяло поднимались на борт — почти все предпочли спать на берегу, а не на корабле, было много крика и шума, кое-кого потребовалось даже как следует встряхнуть. В темноте члены экипажа брели по воде к кораблю, кидали на корму спальные мешки и сумки, потом карабкались на борт и, мокрые и дрожащие, занимали места на скамьях. Питер Доббс вызвался быть последним и отвязать канат; до того, как его втянули на палубу, он волочился за галерой по воде, точно плавучий якорь.
Около часа нам приходилось несладко. Ветер стих, однако море продолжало волноваться, а в темноте было достаточно сложно грести ровно. Корабль кидало из стороны в сторону, весла то и дело повисали в воздухе, люди бранились, а бедняга Теодор свесился через борт — его одолела морская болезнь. Но рассвет вознаградил нас за труды. С восходом солнца задул южный ветер, и мы немедленно поставили парус — впервые с тех пор, как «Арго» покинул Волос.
Такелаж галеры был особенным, такого в Средиземноморье не устанавливали на протяжении многих столетий. Мы воспользовались рисунками на вазах VI–IV столетий до нашей эры, изображавшими галеры под парусами. Сам парус представлял собой прямоугольное хлопковое полотно, прикрепленное к мачте из древесины кипариса. К лицевой стороне паруса пришили восемьдесят одно бронзовое кольцо, по девять в ряд. Сквозь эти кольца протянули девять фалов, снизу вверх; один конец фала крепился к нижнему кольцу, а другой, перекинутый через рею, был в распоряжении рулевого на корме. Посредством этих фалов рулевой и его помощник могли зарифить парус, как занавеску на окне. Конструкция была пусть немного неуклюжей, зато надежной. Порой рулевой ощущал себя колесничим, пытающимся обуздать девять взбешенных лошадей и при этом не запутаться в их упряжи. Нот, ветер с юга, весь день дул нам в корму, и «Арго» горделиво скользил по волнам, подобно кораблю из сказки. Под парусом галера вела себя замечательно. Нос вспарывал морскую лазурь, достаточно было легчайшего прикосновения к рулевым веслам, чтобы корабль подчинился желанию кормчего. Повороты галера выполняла безупречно и послушно возвращалась на заданный курс. Сидя на корме, под затейливым орнаментом, можно было с восхищением следить за тем, как «Арго» несется по морю, похожий на преследующую добычу гончую.
Прогулка под парусом вдоль
Настроение стремительно поднялось. Еще недавно валившиеся с ног гребцы перекидывались шутками, принимали солнечные ванны, слушали записи на кассетных магнитофонах — словом, отдыхали. Тим Редмен, попыхивая трубкой, решил, что настал подходящий момент, чтобы обойти всех на борту и собрать взносы на провизию, которую они с Питером Мораном закупят на берегу. Старший гребец Марк Ричардс оказался искусным мастером: с одержимостью маньяка он кромсал подобранные на суше ветки, превращая их в рукояти ножей и топоров, либо кроил кожу, либо шил из парусины сумки и вещевые мешки. Также он вышил слово «Арго» (классическим греческим письмом) на своей куртке, сразу под «Юнион Джеком», и пообещал, что вышьет свое имя по-русски, если доберется до Грузии. Трондур уселся у планшира и делал наброски. В соломенной шляпе, мешковатых брюках и сандалиях, с палитрой на коленях и мелком в руке, он казался каким-нибудь провансальским художником 1920-х годов. Дик Хилл, естественно, облачился в отглаженные брюки — в таких не стыдно было бы заглянуть на коктейль на яхту миллионера — и стал мазаться лосьоном для загара (вследствие чего заработал прозвище Пахучий Дик). Что до Майлза, его штаны, особенно на седалище, были мешковатыми и сморщенными, как слоновья шкура (результат долгой гребли), и подозрительно смахивали на клоунские панталоны. К всеобщему удовольствию выяснилось, что этот чудесный день — еще и день рождения Костаса. Ему исполнился шестьдесят один год. Из своего мешка он извлек бутылку виски, и мы все выпили за его здоровье. У Костаса тоже появилось прозвище. Когда мы выходили на веслах из Волосской бухты, кто-то заметил, что физическая работа способствует укреплению мышц. «Эй, Костас, — позвал тогда Питер Доббс, — ты, пожалуй, сможешь вернуться в „Олимпик“ и наняться к ним тягачом. Будешь толкать туда-сюда самолеты». С тех пор к бывшему пилоту приклеилось прозвище Костас-Тягач.
По описанию Аполлония, Ясон двигался вдоль побережья Магнесии на север до горы Олимп. Там аргонавты повернули на восток, к мысу Посидонион, ближайшей оконечности полуострова Халкидики, который тремя «пальцами» выдается в море от фракийского побережья. Когда мы приблизились к Олимпу, причина такого поворота сделалась очевидной. Горы Осса и Олимп представляют собой отличные ориентиры для кораблей, уходящих в открытое море. Держа Оссу точно за кормой, можно пересечь залив Термаикос и благополучно достичь мыса Посидонион. До того, как был изобретен компас, морякам приходилось искать подходящие ориентиры на суше, чтобы попасть именно туда, куда они хотели. Идеальный день плавания проходил так: гавань покидали с первыми лучами солнца, шли в виду берега, а якорь бросали в сумерках. Я не собирался пользоваться компасом; гораздо интереснее плыть, как в старину, по солнцу, по воле волн и ветра, следуя изгибам береговой линии. Разумеется, компас имелся в наличии — на случай экстренной ситуации, но пока он еще не понадобился. Несколько членов моего экипажа были опытными яхтсменами, имели опыт хождения по Английскому каналу и Северному морю, где без компаса, лага, эхолота и радиопеленгатора не обойтись. Но в Эгейском море эти их знания и умения не пригодились. Мы успешно обходились без всяких современных штучек. Вполне достаточно было, как правило, установить, где мы находимся — по солнцу, по островку вдалеке, по месту ночной стоянки, наконец. Рации на корабле тоже не было — лишь два «уоки-токи», чтобы переговариваться с фотографами, покидавшими корабль на резиновой лодке, да радиомаячок, настроенный на «спасательную» частоту. Чтобы определить скорость корабля, мы опускали в воду ротор, но эти измерения были не слишком точны, особенно на малой скорости, чтобы подсчитать, основываясь на них, пройденное расстояние. Что касается измерения глубины, мы пользовались свинцовым противовесом с весла, привязанным к длинной веревке.
Впрочем, с картами мы решили не мудрить. Неизвестно, существовали ли карты в конце бронзового века; возможно, если и существовали, это были какие-нибудь условные схемы. Скорее всего, однако, что опытный кормчий Ясона Тифис вел корабль по маршруту, отложившемуся у него в голове за годы плаваний по Эгейскому морю. Когда же галера покинула знакомые воды, Тифис наверняка расспрашивал местных мореходов и рыбаков или даже нанимал лоцмана. Я старался следовать его примеру, но вот соваться без карт в Дарданеллы, где никогда прежде не ходил, признаться, не рискнул.