По рукам и ногам
Шрифт:
Я убито вздохнула и присела на краешек кровати, повесив голову. Надо ж это так. Все мои надежды… Даже слышно, как трещат.
Вдруг стало как-то невыносимо-невыносимо с Нейгаузом в одной комнате, и я ушла искать непосредственного моего мучителя, чтобы последствия веселой ночки хотя бы продезинфицировать.
Кэри был найден и, несмотря на слабое скептическое недовольство, обработан, а потом, когда я все-таки вымолила у него пятнадцать минут в душе, отправился одежду мне искать подходящую, а не измятое перепачканное платье, пошитое на стандартно-квадратную
Я обреченно оглядела выданное на руки добро. Что-то кажется, даже если я попрошу это все заменить на более приличное, в доме все равно не найдется подходящего. И ведь ему самому не нравится – издевается просто.
– Давай посмотрим, что тут у нас, – Кэри сквозь майку беспардонно принялся облапливать грудь. – Не подросли?
Голос у него был спокойный и совсем даже не язвительный, и шутка, в общем-то, беззлобная, совсем в его манере, но оно почему-то такую бурю в душе всколыхнуло, что я не сдержалась попросту.
– Иди ты! Сволочь… – сквозь зубы выплюнула я, отпихиваясь локтями, – И это в конце концов, просто негигиенично, мне нижнее белье не позволять носить. Может, смилуешься уже?
– Нет у меня ничего подходящего твоего размера, – замученно протянул Ланкмиллер. – Купим на обратном пути. И хватит ныть. А то запихну в тебя безразмерный фаллоимитатор и дома оставлю. Хочется? – за волосы. Больно.
– Не хочется, – мрачно буркнула я, следуя за ним по лестнице.
И честно говоря, мне куда больше второго не хотелось. Скитаться целый день по замкнутому пространству, изредка пошлостями или гадостями с Ланкмиллером обмениваясь. А то и вообще на цепи сидеть. Надо признать, я уже задыхаюсь.
Во дворе было жарко и пахло остро каким-то растением, точно не помню, да и не взялась бы говорить, как будто я помню, всю сознательную жизнь прожив в «бетонных блоках» Шеля и «серокординальном центре», который тоже растительностью не блистал.
О, вижу, машину Ланкмиллерскую пригнали? Моя любимая-дорогая. Все также кожей внутри пахнет, и сидения мягкие-мягкие. Я позволила себе в кресле утонуть, сразу же, как Кэри меня присегнул.
Машина мягко тронулась с места. Какой плавный ход, с ума сойти. Сплошное удовольствие. Обожаю эту машину, но Кэри когда нибудь меня в ней изнасилует. Сам обещал.
Я сжала колени, заметив его похотливо-внимательный взгляд. Такое странное тягучее чувство неизбежности. Вот и Феликс меня оставил. И надеяться больше не на кого. Дорога убаюкивала, и я к окну отвернулась, притворившись, что сплю. Старательно очень.
– Кику, – настойчиво-нехорошее.
А я знаю, чего ты хочешь. Но это и правила дорожного движения нарушает, и… Нет, не до смерти противно. По сравнению с ассортиментом «Шоколада», у Ланкмиллера не член был, а конфетка. Но это попросту дело принципа. Какого-то глупого и пошатнувшегося уже бессовестно изрядно. Он со дня на день, может, уже и падет, и цепляться за него из последних сил бессмысленно. Но пока что цел и кое-как, с большими оговорками,
Я глубоко вздохнула. Людям свойственно привязываться, хоть ты тресни. И мне надо что-то сделать, прежде чем случится то, что обычно случается, когда так остро, совсем болезненно ненавидеть устаешь.
Держится…
А держится ли?
– Кику! – еще более требовательное.
Но ни черта ты, ублюдок, от меня не дождешься. Я из образа «спящей красавицы» так и не вышла, а потом сознание и в самом деле тяжелой, сонной дымкой накрылось.
О, Дьявол, я все еще слышу этот голос жуткий. Даже, чтоб его, сквозь сон. Он теперь вообще в моей голове безвылазно? Дрянь настойчивая…
Ладонь коснулась плеча, и я спросонок чуть было не залепила Ланкмиллеру в глаз. Но он вовремя запястье мое перехватил – реакция, значит, хорошая. Но только кость в руке даже хрустнула.
– Иди к черту, – сонно пробормотала я, прикрывая глубокий, но, в общем-то, невыразительный вырез, на котором взгляд мучителя непозволительно задержался.
– Ты в плохом настроении круглые сутки, как бабка столетняя. Дождешься того, что дурь из тебя буду выбивать. И это в самом прямом смысле, – размеренно, спокойно, словно убеждая. Словно отец или воспитатель.
– А ты, сука похотливая, вообще от меня во сколько вчера отстал? – я силилась руку вырвать, как только могла, – Полвторого? Может, в два? Естественно я не высыпаюсь!
– Если бы только это… Подростковые какие-то психи у тебя. Ты же рядом, все время рядом, ты…
– Ну ладно… Прости… – меня смутил этот его спокойный, без тени властный манерности, настрой.
Манерность эта исчезала редко, сходила с лица, словно краска, чтоб только ярче стать в следующую же секунду. И эта была силы привычки, за которой незнающему не разглядеть душу. Незнающему – вроде меня.
Впрочем, одно я могла сказать совершенно точно: продолжу его раздражать – только хуже будет. Кэри столько всего мне просто так прощает… Уж и не знаю, отчего вырвалось у меня это отчаянно лицемерное «прости», я ведь не прощения хотела, а вроде бы на нет свести то, что в спертом воздухе так сконцентрировалось, что уже и трещало. Пусть он молчит. Пожалуйста. Пусть не говорит сейчас ничего.
А Кэри и не собирался ничего говорить.
Что-то тихо щелкнуло – ремень безопасности; и мучитель навис надо мной, вглядываясь в лицо. Я растерянно вжалась в сидение. И чего делать будет? Убивать, никак?
Я попыталась вздохнуть, но воздух как-то застрял еще в горле, а сердце вот ухнуло вниз. Мне показалась, что я и сама куда-то падаю, может, именно поэтому, пальцы цепляются за его рубашку, такие белые…
Какие же теплые губы у него, одурительно… Кэри скользил по шее пальцами, и чувствовал, конечно же, что сонная артерия дергается вне какого-то ритма, потому что ритм сбился, и сбилось все. И я – не я. И умереть хочется. И жить.
В груди рвалось больное, огромное чувство, вроде того, какое обычно перед слезами бывает.