По следам Адама

Хейердал Тур

Прощание всегда несет в себе привкус горечи, и если бы мне не надо было подавать Лив пример мужества, я, возможно, не смог бы побороть слезы, глядя вслед удаляющейся шлюпке. Шхуна подняла паруса и вскоре скрылась за горизонтом, а мы остались на берегу совсем одни. «Может быть, я вернусь через год», — пообещал капитан Барндер. Наконец, мы отвели взгляд от океанской глади и обнаружили, что из-под сени кокосовых пальм на нас с любопытством смотрят несколько дюжин коричневых физиономий. И у них, и у нас было множество вопросов друг к другу, но мы не знали, на каком языке их задавать. Хорошо помню, что я подумал, глядя на усеянные плодами верхушки пальм: «Уж голодать-то нам здесь не придется».

Странно

вспоминать все эти мелочи по прошествии стольких лет. Иногда мне кажется, что с тех пор я прожил не одну, а несколько жизней. Но с другой стороны, все это было словно вчера.

О чем это ты задумался? Разлегся, ручка и тетрадка на животе… раздался рядом со мной задорный голос. Я поднял взгляд, и мой аку-аку растворился в густой листве авокадо. Сквозь ветки на меня смотрело веселое лицо Жаклин.

— Я думал о Фату-Хива, — пояснил я. — О моей первой попытке найти рай.

— Но вы с Лив не нашли его на островах Южных морей. Ты же сам говорил, что искать его надо внутри себя, а на Земле ближе всего к раю — это возделанный твоими руками сад.

Все верно. Поэтому я хочу вспомнить не остров Фату-Хива и мои приключения на нем. Мне важнее понять, что же мне открылось после года жизни на полном пансионе в открытом всем ветрам и пустынном курорте посреди джунглей.

Жаклин не хотела мне мешать, ей только надо узнать, устроят ли меня сыр с зеленью на ужин. Едва она ушла, как аку-аку снова занял место около моего гамака.

— Итак на Фату-Хива ты не нашел рая на земле даже несмотря на то, что он, по твоим собственным словам, самый прекрасный и плодородный остров во всем Тихом океане?

— Мы видели рай, когда Фату-Хива появился посреди океанских просторов, словно гигантская корзина с цветами, и морской бриз донес до нас его волшебные ароматы. Мы ступали по райской земле, когда шли от берега к буйному дикому саду под жарким тропическим солнцем.

Маленькие пушистые облачка, словно белые мирные овечки, прикорнули на склонах каменистых красных гор, протянувшихся через весь остров. Даже немного погодя, когда в полдень смолкло волшебное пение птиц, когда под воздействием невыносимой жары образовались тяжелые темные тучи и прогнали утренних белых овечек, мы все еще оставались в раю и наслаждались журчанием протекавшего по долине ручья. Проходили недели, но нас по-прежнему переполняла любовь к природе, мы по-прежнему чувствовали себя как дома посреди диких джунглей. Мы ни на миг не ощущали себя одинокими, не тосковали по родине, хотя окружавшие нас пейзажи совершенно не походили на наши любимые сосновые леса. Плоды хлебного дерева, бананы, апельсины и папайя свисали прямо над нашими головами, и обезьяны не успели добраться до них раньше нас. Мы наслаждались плодами, завезенными с востока и запада людьми, преодолевшими огромные расстояния и мучительные болезни. Ведь до появления человека на островах Полинезии не росло ничего съедобного, кроме разве что орехов.

Если и есть рай на земле, то мы нашли его в долине Омоа, и никто не мешал нам поселиться гам. Мы обнаружили высокую плиту из массивных каменных блоков — «паэ-паэ». Подобные конструкции виднелись в долине то там, то здесь. Когда-то на них ставили хижины из пальмовых листьев, чтобы их не заливало во время сезона дождей. Рядом с нашим «паэ-паэ» протекал ручей с холодной, кристально чистой водой. Ручей впадал в речушку, кишащую рыбой. Некогда здесь жила последняя королева острова — так утверждали ее соплеменники, пережившие свою властительницу и перебравшиеся в крошечную деревушку на берегу океана. На этой-то платформе мы и построили дом из бамбуковых стеблей под пальмовой крышей и с видом на этот рай. Мы поселились в своем райском саду.

Но в настоящем райском саду, скорее всего, не было москитов, если конечно не москиты изгнали из рая Адама и Еву. Когда начался сезон дождей, эти мерзкие насекомые выкурили нас из джунглей. До этого

на протяжении многих недель мы бродили по своей долине нагие и босые. Единственными четвероногими зверьми были ящерицы и небольшие фруктовые крысы да еще кое-какие одичавшие домашние животные. Никаких змей. Семейство ядовитых насекомых представляли огромные жуки, жившие под камнями и никогда не проявлявшие агрессивных намерений — за исключением одного-единственного случая, когда пьяный и злобный туземец по прозвищу Наполеон спрятал несколько штук посреди банановых листьев, служивших нам постелью. Он рассчитывал, что Бог католических священников будет благодарен тому, кто избавит округу от двух протестантов.

Но начался сезон дождей, и с ним пришли полчища москитов. Это был конец рая. Мы чесались, скреблись и быстро сходили с ума. Вид Лив, с воплями и стонами катающейся по полу нашей бамбуковой хижины под толстым слоем москитов, окончательно убедил меня — наш рай превратился в ад. Я никогда не видел, чтобы она пугалась, не слышал от нее ни единого слова жалобы, но отсюда надо было бежать. В наши дни в раю на островах Южных морей можно выжить только при наличии противомоскитной сетки. Добрый сборщик копры из деревни выручил нас такой сеткой. Единственный полукровка среди островитян, он был сыном Греле, друга Поля Гогена, жившего на острове в начале века.

Но не только москиты выжили нас из рая. Мы знали, что рано или поздно не убережемся от филарии — ужасного червяка, вызывающего слоновью болезнь. В деревне у каждого десятого были либо руки толщиной с ляжку, либо ноги как колонны. Проказа тоже свирепствовала вдоль побережья, и, разумеется, ни о врачах, ни о больницах никто здесь и не слышал. Жизнь стала совершенно невыносимой, когда у Лив на ногах образовались огромные нарывы — по-местному «фе-фе», — которые лопались и превращались в незаживающие язвы. Мы бежали из джунглей и обосновались в прибрежной части долины Оуиа, с подветренной стороны острова, куда дувшие со стороны Южной Америки ветра приносили мелкие белые облака. Постоянный восточный ветер загнал насекомых обратно в леса, и на несколько чудесных недель мы снова вернулись в рай.

Занятно, но именно островитяне отговаривали нас переезжать на подветренную часть острова, потому что там круглый год бушевали волны и никто не рисковал выходить в океан на каноэ. Там жил только один человек — Теи Тетуа, последний представитель эпохи каннибалов.

— Вот бы твоему отцу это увидеть, — заметил я, когда мы с Лив преодолели горный хребет и спустились в долину Омоа. Навстречу нам бежал старик, абсолютно голый, если не считать набедренной повязки. Его лицо сияло от счастья встречи с людьми, и он обратился к нам с традиционным приветствием островитян: «Хамай те каикай» — «Заходите и поешьте». Но для Теи Тетуа это была не пустая фраза. Полинезиец старой закалки, он единственный из всех обитателей острова жил так, словно за окном стоял не двадцатый век, а времена, когда Тихий океан еще не видел ни одного европейца. Кроме приемной дочери, двенадцатилетней Тахиа Момо, никто в целом свете не разделял его одиночества.

То, что отец Лив прочитал о каннибализме на Маркизских островах, вовсе не являлось досужим вымыслом. Официально считалось, что каннибализм закончился в 1887 году, когда в долине Пуамао на острове Хива-Оа состоялось последнее кровавое пиршество. Последним человеком, про которого точно известно, что он был съеден, являлся некий шведский плотник, погибший в 1879 году. Теи Тетуа скромно поведал нам, что он попробовал человечинки всего-то однажды в жизни, да и то в раннем детстве, когда в соседней долине кого-то забили до смерти. А вот его отец, Ута, был настоящим каннибалом. Он не только соблюдал ритуал обрядного поедания павшего противника, но и вообще предпочитал человеческое мясо свинине.