По следам Листригонов
Шрифт:
Из средневекового мрака, и из спрессованной лжи веков. А как всё это начиналось? Ну, да, это было в марте, когда мы продавали хлебы…
Хлебы
– Да, папаня, а кушать то хочется…
– Хочется, сынок, хочется. – Ответил я cыну, пытаясь скрыть чувство жгучего стыда. Хорош папаша, если сын не доедает…
– Зря ты издательству три тысячи баксов уступил. – Продолжал сын, чуть сдерживая слёзы. – Представляешь, сколько бы у нас было еды! Как при социализме…
– Что ты знаешь про социализм! Тебе и было то всего год, когда он долго жить приказал. А сейчас тебе восемь. Значит ты, практически, дитя капитализма, да ещё со зверино – уголовным лицом… Я же-то и представить не мог, что издатели могут меня кинуть, как напёрсточники…
– Много знаю. Например, то, что на одну зарплату можно было купить пятьсот буханок хлеба… А теперь?
«Хлеба… хлеба… хлеба» – какая-то здравая мысль металась и рвалась на свет божий.
– А, между прочим, у нас три мешка муки в заначке, – сказал я, надеясь, что это произведёт должное впечатление.
– Опять оладьи печь? – Зародившаяся было улыбка, слетела с лица мгновенно. – Я отбивную хочу, как при социализме! Две! – И он показал два пальца. – Мне микро и макро элементы нужны. И не в микродозах, понимаешь?
– Ох, и умный ты у меня! Я в твои восемь лет такую фразочку ни в жисть бы не родил!
– Так ты сытый был, папаня, а сытость, как известно, не способствует умственной деятельности.
– А…, – протянул я, – или другими словами, ты хочешь сказать «ну и дуб же ты, Василий Иванович!» Обидеть хочешь?
– Обидеть, не обидеть, а раз писанина твоя денег не даёт, надо рогом ворочать…
– Что… Что? – я не знал, что и делать. То ли смеяться заявлениям юного дарования, то ли дать подзатыльник. А то, если эдак дальше пойдёт… – Ты с кем так разговариваешь, моль суконна! (Я вспомнил это выражение бабушки). Борзеть не красиво!
– Согласно законам демократии, как ты меня и учил, я имею право на свободу слова! Тем более, кушать хоцца…
– Ну, ладно, ладно. Не завывай… Что ты думаешь, я бы тут сидел, если бы можно было заработать?
– Но тебе же предлагали редактором в газету, – сын с надеждой заглянул в глаза.
– Ты хоть знаешь о направлении этой газеты? Ты что, папаню вообще за промокашку держишь? И вообще, даже человеческая газета портит стиль.
– Ты ещё скажи, что это «вторая древнейшая профессия…» – точно скопировал меня сын. Не хорошо передразнивать.
– А голодным сидеть хорошо? Давай хоть пышек напечём.
– Масло кончилось…
– Давай без масла напечём.
– Ну, давай, – мы весело, в который уже раз, напекли пышек.
Мы ели пышки, запивая их чистой ключевой водой. Но процесс мышления, как известно не прекращается даже за едой. «Значит так, – ворошилась неуёмная мысль, – еды нет, сахара нет, масла нет, деньги издательство стырило, и, похоже, с концами. Значит полный абзац. Значит будем есть хлебы… Хлебы… Хлебы… Мы же печём отличные хлебы. Так, так… А хлебы теперь в цене. Тем более наши хлебы! Гости, обычно дерутся за наши хлебы… Значит можно хлебы продать, и купить масла и сахара… Да, как бы не забыть, у Цезаря были свои сикофанты в Херсонесе, стучали, родимые, за милую душу, не хуже наших… Да,… а где же эти хлебы продавать? И кто будет эти хлебы продавать? Да, как бы не забыть, Асандр жил в мрачном замке в Пантикапее, и был дядя ещё тот, сына родного отдал в заложники… факт. И отдал своим врагам. Вот уж, действительно, шекспировский сюжет,… хотя Шекспир был никакой не Шекспир, а Бэкон и всё же… Поразительно, как ещё никто не сообразил – такой сюжет!
– Приятного аппетита, папа, – донеслось откуда то издалека. Вмиг вернулась кухня.
Оладушки смачно шипели на сковородке. И издавали нежный аромат самой лучшей в мире, крымской муки.
– Ты где, папа, – сын сделал несколько, привычных уже движений рукой перед глазами.
– Сын, есть идея! – выдал я привычную уже фразочку…
– Давай! Но лучше бы сначала деньги.
– Слушай, ты, деятель! У тебя, что, кроме денег ничего, там. В голове нет?
– Есть. А что за идея, папаня?
– А идея вот какая: денег нет?
– Нет.
– Масла нет?
– Нет!
– Сахара нет?
– Нет… Зато есть куча романов, которые никто…
– Стоп… не сбивай с мысли… Муки три мешка есть?
– Ну, есть.
– Не «Ну, есть», а есть! А кто лучшие хлебы умеет печь? Кого мама научила?
– Ну, меня, а что?
– А то, что мы печём хлебы, продаём их в гаражном кооперативе. Там же каждый день сотни голодных мужиков без еды сидят. А на вырученные деньги покупаем масло, сахар, а может быть и отбивную…, – закончил я свою мысль, подняв вверх указательный палец.
– А кто продавать будет? – Сын явно заинтересовался идеей. – А ты и будешь. Ты думаешь, мы кому то нужны? Не потопаешь, и не полопаешь. – А может, всё-таки, лучше в редакцию…, – сын всё ещё не оставил надежду. Тебя и Урбанский сколько раз звал, и Шалыгин… Сколько раз звонил…
– Ну пойми же сын, газета, а тем более пещерно уголовная газета, не для нас… Тем более она стиль портит. Я же тебе сколько раз цитировал и Папу Хема, и Джека Лондона. Нельзя в газете работать более года! Это сушит мозги, и выхолащивает стиль. Или ты хочешь…
– Где дрожжи, папаня?
– Что?
– Я говорю, давай хлебы печь. Ты меня убедил. Давай муку. Ближе к делу, как говорил Мопассан!
– А ты читал Мопассана?
– Не читал и, наверное, уже не буду. Не надо было камп покупать… Муку!
– Ладно, – я достал из мешка муку. Ох, до чего же хороша, наша крымская мука! Не зря её скупают иностранцы на макароны. А какие хлебы получаются из этой муки! Не хлебы, а конфетки! Когда они подходят в духовке, такие ароматы разносятся по кухне, хоть в банки, его, этот аромат, закатывай! А структура хлеба! Полупрозрачная, как каучук, нажмёшь его изо всей силы, а он тут же назад возвращается! А армат! В нём заложено что-то древнее, как вечность, и родное, как голос матери. И вся память веков всколыхнёт вам душу, и тут поймёшь – вот оно, счастье! Не зря скифы и тавры, наши предки, выращивали его здесь, в Тавриде. И длилось это две, три тысячи лет подряд. И не зря древние греки дрались за это право – скупать у тавроскифов чудо пшеницу. Да и войны все шли именно за хлеб.