По следам любви
Шрифт:
— Я не понимаю, при чем… — пожал плечами Ваня. — Конечно, этот тип — порядочная… Но суть дела ведь не в нем.
— Короче говоря, ты все еще против приема Покровской? — напрямик спросил Лучина.
— Против, — угрюмо, но в тоже время волнуясь, бросил Ваня.
— Ты, Яша?
— Понимаете, — ероша черную голову, начал Яша Липкин. — Я все никак не могу собраться с мыслями… По-моему, ее необходимо принять. Видите ли, после того, как этот дядя был здесь, мы просто обязаны это сделать.
— Понятно! — бодро сказал Лучина. — Вы, девушки, как?
— Я
— Ни черта ты не понимаешь! — почти крикнула ее соседка, совсем взрослая, с твердыми чертами лица. — Боишься. Неприятности не хочешь. А ты погляди, — она указала на Сашу крупной, рабочей рукой, — ей приятно? Может, правда, думаешь, что ножик тебе сунет?..
Она встала и отвернулась к темному окошку. Может быть, вспомнила о какой-то своей, женской, человеческой обиде и сказала глухо, наверное, о Гребенюке:
— Сволочь!.. Базу хочет под жакетку подвести. Жалко, что девчонка эта на «Металлисте» оказалась: уж у нас-то на прядильной комсомольцы бы ее от этого гада оборонили!
— Ты, Гришкина, не подменяй собой организацию! — буркнул Ваня.
— Ничего, если раз и подменю. Я на фабрике десять лет и в комсомоле с тридцать третьего. Да и хватит болтать, голосуй, товарищ Лучина!
Володька сидел понуро, и хотя до него дошло, что большинством Саша принята, он так и не поднял головы, совсем рассеянно слушая, что говорил ему Лучина относительно того, как и дальше позаботиться о Саше. Вот она какая, жизнь!.. Робкая Саша с глазами Снегурочки… Володька Мишуков смотрел на тебя с самыми правильными мыслями. Насчет чего-либо такого… даже и подумать не решался. Всю голову изломал, придумывая, как ей помочь пережить, если в горкоме откажут. Пусть бы самому потом хоть строгий выговор закатили, он бы уж от Саши ни на шаг. Володька считал, что Саша совсем, совсем одна… А вот теперь оказывается, что муж какой-то у нее…
В сердце у Володьки стало пусто, как зимой в поле. Он встал и взял шапку, готовый все же пойти за Сашей, тем более что Лучина бровями указал ему на дверь, за которой недавно скрылся Гребенюк.
— Получишь комсомольский билет, Саша, храни его понадежней, — сказал Лучина. — Если у тебя его… похитят, трудно нам будет опять тебя защитить.
Володька видел, что Сашины глаза молились на Лучину. Но она была так растерянна, что забыла даже сказать спасибо, когда Володька, ставший вдруг каким-то безразличным к ее радости, повел ее к двери.
Володька сильно был ушиблен тем, что услыхал на бюро горкома. Но мысли его были по-прежнему с Сашей, и он непременно решил всю эту открывшуюся ему неожиданно историю выяснить до конца. Тем более, раз Саша теперь комсомолка, он как секретарь комитета вполне имеет право «копнуть» насчет личной ее жизни. Правда, когда дело касалось этой самой «личной жизни», Володька тушевался и краснел: ему шел только двадцатый год, и у него самого ничего еще пока «личного» не было. Вот только теперь Саша…
В «Заготзерне» у Володьки был знакомый парнишка.
— А черти его знают! Он у нас недавно. Ходит, трясет своими значками. Работы особенно от него не видно, а зарплату получает. Теперь он все больше по командировкам.
— А почему он в шинели ходит? — пожал плечами Володька. — Пальто, что ли, не на что купить?
— Да есть у него пальто. С воротником. Рассчитывает, наверное, что в шинели больше на «ответственного» похож. Он и летом, балда такая, в самую жару в высоких сапогах ходит, скрипит…
Это сообщение пока что не много Володьке разъяснило, и он продолжал розыск. Саша жила на Крутой улице, минутах в двадцати ходу от Володькиного дома. Тут же жил по соседству старичок слесарь, у которого Володька всегда точил коньки.
— Не связывайся ты с им, — посоветовал старичок, когда Володька и ему закинул удочку насчет Гребенюка. — Где уж тебе, белогубому!.. У его на кажное дело слов полон карман, не отбрешешься ты от него.
Володьке вдруг стало тревожно. Наверное, и Ванька Козодоев потому так шебаршится и важничает, что в душе трусит перед такими, как этот Гребенюк. А Лучина? Нет, не похоже, чтобы Лучина трусил!
— Здравствуйте, товарищ Лучина! — сказал Володька секретарю горкома, вскоре же после памятного бюро встретив его около горкома.
— А, Мишуков! Здравствуй, — приветливо, но коротко бросил Лучина.
Володька остался доволен, что секретарь не забыл его фамилии, но его задело, что тот не спросил ничего о Саше. «Нужна ему какая-то там Саша!.. — не без горечи решил Володька. — Он, наверное, и думать о ней забыл». А он, Володька, вот мучайся…
Вечером он бродил по Крутой улице, неподалеку от Сашиного дома. Там горело всего лишь одно одинокое окно, и на свежем снегу почти не было видно следов от крыльца.
И вдруг Володька опять увидел Лучину. Секретарь горкома шел по узкой, темной улице, сунув руки в грудные карманы зимнего пиджака, хрустя калошами. Шел и смотрел номера домов на заборах и калитках.
Лучина тоже заметил Володьку и остановился.
— Ты опять? Давай-ка зайдем вместе к Покровской.
— Зачем? — шепотом спросил Володька. — А если «тот» дома?..
— Испугался? — усмехнулся Лучина и подтолкнул его. — Пойдем, пойдем!
Крыльцо было темное, неосвещенное, все под снегом. Лучина постучал и прислушался. Какая-то старуха спросила через неоткинутую цепочку, кого надо.
— Сашу Покровскую, — громко сказал Лучина.
Старуха сообщила, что Саши дома нет: пошла за керосином.
— У нас тут вечерами не торгуют. Так она либо на Соборную, либо на Колтушиху. Скоро-то не воротится.
— Простите, вы не мамаша ли товарища Гребенюка? — спросил Лучина к удивлению Володьки. — Сына вашего нет дома? Тогда нам бы хотелось с вами поговорить. Вы не бойтесь, откройте.
Старуха подумала и впустила их. Лучина и Володька вошли в плохо освещенную кухню. Пахнуло сыростью, печной золой. Лучина спросил, где же комната Саши. Старуха толкнула незапертую дверь, повернула выключатель.