По следам любви

Велембовская Ирина Александровна

— Я скажу в завкоме, чтобы тебе дали ордер на дрова, — догадался Володька.

— Это было бы хорошо…

Кажется, Володька узнал все. Остальные волнующие его вопросы в программу «обследования» не входили. И он мучительно жевал свои мысли, пока не решился спросить:

— Саша, признайся: ты его хоть немножко-то любила?.. Честно?

— Нет, — отвернувшись, сказала Саша. — Мне только сначала казалось… И еще он мне говорил, что меня могут выселить из дома, а с ним меня никто не тронет.

— Вот ведь гад! — бросил Володька, вспомнив, как вел себя Гребенюк на бюро

горкома. — Гад он, этот Гребенюк!

И он позвал Сашу в кино. Она засмущалась, а Володька поспешил заверить:

— Я знаю, у тебя, наверное, денег нет. Но я тебя на свои свожу, по-товарищески. Не веришь? Честное слово, по-товарищески!

Саша поднялась с дивана и сняла с плеч темный платок. На секунду перед Володькиными глазами мелькнул на ее белой открытой шее какой-то шнурок. Саша поймала Володькин взгляд и поспешно запахнула ворот.

— Чего это у тебя? — Колючее подозрение вдруг захлестнуло Володьку. — Неужели ты крест носишь?..

— Что ты! — испуганно сказала Саша. — Какой же крест?.. Это… это комсомольский билет. Ведь мне же тогда сказали, чтобы я берегла…

Володька, сам не сознавая, как это смело, протянул руку и коснулся Сашиной шеи, того места, где была развилка груди. Он ощутил что-то твердое, плоское, небольшое. И тут же отдернул руку, сильно покраснев.

— Тьфу ты!.. — сказал он, чтобы скрыть страшную неловкость. — Ты извини, Саша. Дурак я…

Она снова покрыла плечи платком и стояла молча. В синих глазах ее не было обиды, но они были очень, очень грустные.

6

Дом на Крутой улице магнитом тянул Володьку. Весь февраль был вьюжный, холодный, и Володьке казалось, что Саша обязательно мерзнет, сидя одна в темной большой комнате.

Дважды Володька сам подбрасывал ей на заводской машине дрова. Правда, это была почти одна сырая ель и осина с трухлявой середкой, но шофер-шутник обнадежил Володьку, что по крайней мере после сырой осины трубы чистить не придется.

Старуха Гребенючиха, казалось, больше Саши привыкла к Володьке. Через нее он заранее знал, когда «хозяина» не будет дома. Но как-то Володька все-таки напоролся на него и был встречен откровенно грозным взглядом, который Володька мужественно выдержал.

— Ну, — сказал Гребенюк, — чего тебе здесь надо?

От злого волнения у Володьки стало больно в горле, зазвенело в ухе.

— Это вас не касается, — хрипло выговорил он. — Я не к вам…

Он, как слепой, пошел прямо на Гребенюка, и тот посторонился, чтобы дать Володьке пройти.

Как только Володька шагнул в сени, Саша стремительно приоткрыла свою дверь и схватила его за руку. Оба они с колотящимися сердцами стояли в ее комнате, ожидая, когда же смолкнут тяжелые шаги и скрип половиц за дверью, которую они заперли на крючок. Это был не простой крючок: его и петлю к нему сковал сам Володька в кузнечном цехе завода после того, как Саша призналась ему, что «тот» уже сорвал два дверных крючка, которые она сама приладила.

— Ну, этот не сорвет!.. — заверил Володька, загоняя в косяк гвоздь-костыль. — Разве что вместе с дверью…

Теперь они стояли, невольно держась за руки, не зажигая

в комнате света.

— Вова!.. — тихо сказала Саша. — Зачем же ты пришел, когда он дома?..

— Брось ты бояться!.. — Володька решил дотронуться до Сашиного плеча, в котором билось волнение. — Я его прикончу, если он!..

Но «приканчивать» Гребенюка Володьке случая не представлялось. Тот почти не жил дома. Облачившись в свою суровую бурую шинель и взяв загадочную полевую сумку, он почти каждую неделю отлучался куда-то, не сказавшись даже матери. Но зато в Сашином доме появилось вдруг новое существо: это была «законная» жена Гребенюка, которая отважилась приехать погостить из деревни и осталась, удерживаемая тоскующей старухой свекровью. Жену эту звали Натанькой, у нее был болезненный румянец на маленьких, запекшихся щечках; под коричневым платочком — белесые, гладко зачесанные волосы, едва заметная грудь под ситцевой строченой кофтой. Натанька говорила тонким шепотком и все время оглядывалась.

— Мне ее так жалко!.. — сказала Саша Володьке. — Какая она несчастная, эта Натанька! У них, оказывается, был и ребеночек. А Гребенюк от нее уехал. Она с ним и не разведена, считает, что у нее есть муж.

Володьку радовало, что в каждой фразе о Гребенюке у Саши все меньше оставалось страха и росло какое-то тихое негодование. Но ведь она все-таки тоже была ему женой… Володька этого, к сожалению, никак не мог выбросить из головы и мучился до помутнения. Но еще больше он страшился того, что Саша опять заговорит с ним о Лучине. Но она молчала. И он мужественно продолжал почти каждый вечер ходить на Крутую улицу.

Старуха как-то попросила Володьку, чтобы он «куды-никуды» пристроил бы Натаньку на работу, а то как бы «сам», воротившись, не заругался, не погнал… Володька обещал и договорился насчет Натаньки на своем заводе. Ее взяли чернорабочей, и Володька каждое утро видел, как она, обутая в литые калоши и мышиного цвета пиджак-спецовку, долбит пешней грязный лед и скидывает его в кучу. Лицо у Натаньки при этом было такое, будто она выиграла сто тысяч.

Не раз Володька брал листок бумаги, чтобы написать заявление городскому прокурору. Он считал, что Гребенюка непременно надо судить. И за Сашу и за Натаньку. Удерживало только то, что он не умел связно вылить на бумагу распиравшее его возмущение. У Володьки, при всей его бойкости, за плечами было всего четыре класса да еще ФЗУ. Потом он решил, что ему в этом деле поможет сама Саша, но она сказала в ужасе:

— Вова, не надо!.. Я тебя очень прошу. Все ведь может начаться сначала…

Она не сказала, что именно начнется, но Володька понял: сейчас Гребенюк к ней больше не пристает. Он был рад этому, но ненависть тлела и грозила вспыхнуть. Приостыл Володька лишь тогда, когда встретился с Лучиной. Он ему все рассказал, и Лучина усмехнулся своими узкими губами, губами мужественного человека.

— Знаешь, Мишуков, не связывайся. Дрянь он, и все! Займись лучше Сашей поближе.

Володька пыхнул, как бенгальский огонь у елки. Саша была с ним в последнее время ласкова, но Володька не забыл их разговора в красном уголке.