По слову Блистательного Дома
Шрифт:
— Сомнительно. Первый раз четыре сотни протащили. Второй раз — немного больше. И второй раз работали шесть арфанов, а сейчас их всего двое. Так что вряд ли.
— Не очень мне это все нравится. Ну да что делать. Работа наша офицерская такая — сначала приказ исполнять положено, а потом обсуждать, если живым останешься.
Резная дверь громко хлопнула о стенку, распахнутая весьма решительной рукой.
— Простите, что прерываю вашу беседу, но новости мои весьма важны, — сообщил вошедший кавалер Андрий и, тут же распахнув объятия, шагнул к Саину: — Друг мой, как рад я видеть вас в добром здравии.
Кого-кого,
— Весьма-весьма. Моим подвалам… — сделал некое загадочное движение рукой, этакий изящный взмах над головой. Пока думал, наверное. Завершил: — …далеко.
Затем опять вернул вектор внимания ко мне.
— Наслышаны. Наслышаны, друг мой, о ваших геройствованиях.
Я, как хороший мальчик, сделал ножкой.
— И не только я, но и… — Он многозначительно приподнял кустистые брови и вперил взгляд в потолок. — Так что вы на устах, друг мой, в весьма высоких сферах. Весьма высоких, — повторил он, вонзив в меня свой пронзительный взор.
Я, в общем-то, понял, что заинтересовал местных путчистов, но по совету Петра Алексеевича (великий же был психолог, прикладной, что характерно), выражения придурковатого и восторженного с лица не убрал. Ну чтобы не разочаровывать местный бомонд плебейским наличием интеллекта. Или наличием плебейского интеллекта. Это уж как вам будет угодно.
Все свои сентенции кавалер излагал, меряя в возбуждении территорию гостиной широкими такими шагами. Наконец остановился, обвел помещение взором и, обнаружив свободное кресло, вбил в него свой поджарый зад.
Мы сразу поняли, что разговор будет серьезный. И не ошиблись. Глянув на нас совершенно победительно, кавалер сообщил сногсшибательное известие.
— Вы все приглашены на большой прием господина нашего лорда Шарм'Ат. А вас, достопочтенный Тивас, господин наш лорд Шарм'Ат весьма настоятельно просит прибыть к нему немедленно.
Так что после отъезда деятельной парочки мы целиком посвятили себя хлопотам по подготовке к завтрашнему дню. Хотя, в общем-то, особой нервотрепки и не было. Все уже догадались, о чем это я? Вы совершенно правы. Не знаю уж, как Баргул пробил кредит у подземных жителей, но факт остается фактом. Доспехи из шкуры огнистого змея он припер на всех. Унго и Эдгар, успевшие оценить прелести моего доспеха, были очень довольны, а вот Граик, брезгливо наморщив свой аристократичный нос, посетовал на излишнюю простоту доспеха. Что навело меня на шикарную мысль. Добытая из торока одежка, та самая, в которой я, по мнению своих свежеобретенных родственников, должен был предстать при дворе, брезгливое выражение не только стерла, более того, сделала лицо его еще более аристократичнее. Ну, в смысле, длиннее. Челюсть-то отвалилась. Не совсем. Но надолго.
В это вот блистающее каменьями великолепие мы Граика и обрядили. Хотя, честно сказать, он посопротивлялся.
— Почему ты так часто плачешь?
— Не знаю.
— Так странно, никогда не думал, что ты можешь плакать.
— Я тоже не думала.
— И не думай. Осталось всего два дня. Даже меньше.
— Я знаю.
— Ты так ценишь свободу?
— Наверное.
— Перестань дуться. Через два дня прием. Мой отец попросит у твоего согласия на свадьбу. И все.
— И все.
— Да что ты дуешься? У нас так принято, что сговариваются вожди.
— У нас тоже.
— Чудная ты какая-то сегодня.
— Да нет. Просто грустно.
— Отчего?
— Не знаю.
— Иди лучше ко мне.
— Нет, подожди. Скажи, ты меня что, правда, любишь?
— Больше жизни.
— Не говори так.
— Не буду. Тебе стоит лишь пожелать.
— Хорошо. Пожелаю.
— Желаю.
— Расскажи, как ты меня полюбил.
— Смешная ты. Я тебе уже сотню раз рассказывал.
— Хочу еще.
— Иди ко мне.
— А расскажешь?
— Конечно.
— Правда-правда?
— Правда-правда.
— Ну хорошо. Иду. Ты уже готов?
— Я всегда готов, когда вижу тебя. Эй, ты зачем кусаешься.
— Сейчас укушу еще. У меня знаешь какие острые зубы.
— Знаю-знаю. Сдаюсь.
— Признаешь себя побежденным?
— Да. Ой, ты тяжелая какая.
— Ах, я тяжелая?
— Да.
— Ой, а ты еще тяжелее. Доволен, да? Поборол. Ну все, слезай и рассказывай, а то…
— Все, сдаюсь. Только клади голову сюда. На плечо.
— Так?
— Да.
— Тебе не тяжело?
— Нет.
— Рассказывай.
— Сначала я увидел глаза…
Ой-ой-ой-ой-ой! Бедненький я. Глупенький я. Убогонький я. А думал — крут. Думал — орел. Думал — богат. Индюк, говорят, тоже думал. Чем его раздумья закончились, общеизвестно.
Когда я попадаю в Москву, то независимо от занятости всегда стараюсь обязательно посетить два музея: Третьякову и Пушкинский. Скажете — кокетничаю? Отнюдь. Невероятный заряд получаю, прикоснувшись к прекрасному. Не всегда, конечно, удается посмотреть все. Да в общем-то, и смысла особого нет нестись галопом по Европам. Выбираешь пару-тройку залов и виснешь. Красиво. Лучше становишься. Чище, что ли?
А Пушкинский люблю сугубо. Расскажу сейчас почему — смеяться будете. Очень интересное чувство меня посещает, когда иду по парадной лестнице с величественными коричневыми колоннами. Из какого именно камня они сделаны, не знаю. Сказывается недостаток геологического образования. На этой лестнице мне кажется, что я царь.
Правда странно? Так вот, когда до меня доходит, что к заместителю Господа Бога по административно-хозяйственной части отношение я имею весьма приблизительное, а доходит это, естественно, ежеразно, наваливается на меня депресняк. Тяжелый такой. Хорошо хоть, кратковременный. И вот так каждый раз. Как инстинктивный психолог регулярно пытаюсь обнаружить корни этого странного комплекса, но теряются они в дремучих глубинах моей крестьянской натуры.