По слову Блистательного Дома
Шрифт:
— Казбек, брат мой, — обратился я к нему, — а где ты взял вообще этих двоих?
Лик его отобразил непривычную работу интеллекта.
— Как где? В отделе. С дежурства пришли. Напарник отошел. Тут эти двое подходят. Пойдем, говорят, в парк сходим.
— Ну и зачем ты пошел?
— Хрен его знает, — растерянно ответствовал он. — Не знаю.
Это было неприятно, но факт. Мои неведомые недоброжелатели могли не только сами проявлять ко мне свою неприязнь, но и убеждать других в том, что я плохой человек. И вообще владели способностью воздействовать
Философски пожав плечами, я привычно отправился собирать трофеи. Топор отлетел недалеко, а мечи… Мечи были просто шикарными. Прямые односторонние клинки по форме напоминали катаны. Сталь их, с глубоким многослойным узором, притягивала взгляд. Простая ровная деревянная рукоять без узоров и украшений. Простые деревянные же ножны. Облачив ими клинки, я получил обычные палочки с еле заметными полосками. И если мой меч доставал где-то до солнечного сплетения, то эти едва доставали до пояса и вполне могли сойти за трость.
— Зачем тебе столько? — Казик с завистью смотрел на мои приобретения.
— Ты себе лучше шмотки забери.
— Да там все в крови.
— Ничего, женщины отстирают. Да и броники кевларовые.
Казик деловито поднял разрубленный доспех.
— Правда кевлар. А как же ты его разрубил?
— Сам не знаю.
— Да ты знаешь сколько такой клинок стоит?! — В глазах его разгоралось зарево глупой жадности, ствол автомата стал покачиваться.
— Я знаю, сколько стоит твоя глупая голова.
Зарево потухло.
— Извини.
Кто ж его знает, захотели бы злодеи, расправившись со мной, оставлять в живых его и Эдичку. Я не знал ответа на этот вопрос. Да и он тоже.
— Женечка! Женечка! — Тот вскинул голову. — Багажник открой.
— Багажник открой, — раздумчиво покачивая головой, таксер бросил в открытый багажник ключ и уселся за руль. Я загрузил туда же свои трофеи, сел на заднее сиденье, меч пристроил себе на колени. За прошедший час с небольшим его присутствие дважды спасало мою жизнь. И проверять, как долго я протяну без него, в мои планы не входило.
Мы уехали, а Эдичка с Казиком остались убирать и мародерствовать на поле битвы. И почему-то мне показалось, что Эдичка в дележке преуспеет. Как Попандопуло из «Свадьбы в Малиновке».
ГЛАВА 2
— Женечка, подожди пару минут. Деньги вынесу.
— Не беспокойся, Эдик за счет заведения такси заказал.
— Ну спасибо вам. Уважили. Давай. Счастливо тебе.
— И тебе счастливо.
— На, возьми вот на память. — Я сорвал с пояса какую-то блестяшку и сунул Женечке в ладонь.
— Оставь, а, — возразил было он.
— Молчи давай.
Я вышел из машины. Рано совсем. Восьми нет. Дом спал. Гнездо, так сказать.
— Эй, приехал я! Открывайте, — заколотил в двери, которые против всех правил оказались заперты.
Калитка отворилась, и на пороге показалась фигура высокого худощавого мужчины с цыганистым лицом в спортивном костюме. Левая рука покоится в кармане куртки, а карман вопреки всем законам физики не висит, а торчит. Причем торчит в мою сторону. Складывается ощущение, что вести себя таким антинаучным способом его заставляет рука, всунутая в упомянутый карман. Только вот размер кисти был совершенно уж гипертрофирован.
— Заходи, раз приехал, — проговорил Андрий, колюче разглядывая меня, и ствол при этом внимательно так смотрел мне в живот.
Зная привычку этого бендеровца палить через одежду, я решил не оставлять его приглашение без внимания. Перешагнул порог. Вошел. Какая радостная торжественная встреча!
— Ты, гость дорогой, секиряку и палки свои брось. А грабки подними, да повыше.
У меня стало складываться четкое убеждение, что мой украинский друг на перелом челюсти уже навыпендривался.
Открылась дверь, и на крыльце появилось сонное небесное видение.
Забранные на затылке длинные волосы, огромные каре-зеленые глаза, взлетевшие в вечном изумлении брови, припухлые в детской обиде губы, багирин подбородок, нежная, женственная фигура, пленительных очертаний которой не мог скрыть ни мой нерастянутый свитер (по ночам у нас и весной прохладно, горы), ни домашние джинсы. Половина моя богоданная. Три года не видел. Какие три года? — ворохнулось. Сутки, не больше. Три года — тяжким камнем подтвердило в душе. Я стоял, как соляной столб, и не мог насмотреться, наесться этим зрелищем, которого так долго был лишен. А в голове колоколом било. Три года. Три года…
— Кто там, Андрий? — сонно спросила. Глянула на меня. — Вам кого? — Сонливость в глазах потаяла. Спросила неверяще: — Илька?! — И вдруг громко: — Илька!
И еще не успел упасть на землю отброшенный плед, как в грудь мне ударила соломенная молния, и высокий лоб скользнул по ключице, и две гибкие руки охватили затылок, и в лицо ткнулись соленые от слез губы. А потом меня били и называли дураком, а я хохотал от счастья, целуя слезы в огромных глазах, и любимый курносый нос, и нежные щеки, и невесомые тонкие волосы, и сладкую шею, и тонкие ключицы. А меня отталкивали и, смущенно оглядываясь, опять называли дураком, но уже с очаровательными чертиками в глазах, которые выгнали совсем чужие здесь облака грусти. А потом гулко завопили «Папочка!», и в ногу, едва не сбивая, ударила старшенькая, крепкая и тяжелая, как камешек. И опять.
«Илька, дурак, хоть бы позвонил». Это уже жуткий человек — теща с выражением немалого облегчения на добром лице. И с прошибающим перепонки писком по мне карабкалась младшенькая, и радостно кудахтали родственницы, и колотил по плечу Андрий с воплем «Ты иде був, бисов сын», и сквозь толпу встречающих рвался казачий сын Андрюха, похожий на белогвардейского офицера. Он свирепо топорщил короткую щеточку усов и орал: «Пустите меня к нему, щас я ему вмажу».
Мне были рады.
Наконец встречающие слегка успокоились, организовались и стали целенаправленно подталкивать меня в сторону дома.