По стопам Господа

Мортон Генри Воллам

Эти почитатели Ваала прекрасно описаны мистером Теодором Гастером в лондонской лекции, произнесенной в Обществе по продвижению религиозных исследований:

Существенное различие между Элом и Ваалом, в нескольких словах, состоит в том, что первый воплощает природную силу, а второй — идеальный дух общества. Есть Эл ветров или болезней и есть Ваал Бедфорд-сквер. Если бы на Земле не было людей, Элы остались бы без перемен, но исчезли бы все Ваалы. Ваал сродни таким современным понятиям, как альма матер, мать-Англия или Ла бель Франс; он является персонификацией духа, который информирует и получает информацию от последовательной череды поколений. Эл — то, что римляне называли Деус, бог, тогда как Ваал — гений.

Итак, вся страна была охвачена разнообразными культами Ваалов. В каждой деревне был свой Ваал со святилищем на высоком

месте, где проливалась кровь людей или животных, где поощрялась распущенность, красочно описанная в Ветхом Завете. Пророк Илия возглавил протест против Ваала. Ииуй запер жрецов Ваала и их паству, а потом порубил их мечом. Но, вероятно, самая мощная атака на культ Ваала показана в Четвертой книге Царств, где подробно рассказывается, как Иосия разрушил храмы по всей Иудее, осквернил алтари костями мертвых и сокрушил загадочный Тофет в долине Кедрон в Иерусалиме, где в честь Молеха, или Молоха, совершались ужасные жертвоприношения детей ¹⁰⁵ . Видимо, это была огромная яма, над которой горел огонь для сожжения жертв. Поздние раввинистические авторы воображали, что семитский Молох представлял собой большую медную статую, полую внутри, на руки которой клали жертву. Судя по всему, они спутали ритуал с образом поклонения карфагенскому Молоху: Диодор Сицилийский рассказывает, что идол с головой тельца был заполнен огнем, а по его рукам закатывали внутрь детей, в то время как почитатели божества танцевали под звуки флейт и тамбуринов, которые заглушали крики жертв. Жертвоприношения израильтян были не менее ужасными, но, кажется, у них детей резали и только после этого сжигали в качестве подношения. Причина заключалась в том, что кровь считалась необходимой частью жертвы. Иеремия обвиняет грешных детей Израиля: «Даже на полах одежды твоей находится кровь людей бедных, невинных» ¹⁰⁶ . Это, очевидно, имеет отношение к обычаю обмазывать священное дерево кровью жертв. Исайя говорит: «Они будут постыжены за дубравы, которые столь вожделенны для вас, и посрамлены за сады, которые вы избрали себе» ¹⁰⁷ .

Любопытно отметить, как Петра влияет на разных людей. Думаю, Чарльз Доути — единственный, кто назвал город «раздражающим глаз» и нашел его памятники «кошмарными и варварскими». Большинство путешественников с удовольствием повторяют слова: «Красно-розовый город, наполовину такой же древний, как само время», и повсюду находят в нем романтику и красоту. Мое собственное ощущение — в Петре есть нечто смутное и зловещее. Проходишь по призракам красных лестниц, ведущих к громоздящимся над головами утесам, видишь ступени, вырезанные с невероятным усердием в откосах гор, — они теряются в хаосе обрушившихся камней и возникают снова, чтобы вести вверх, прокладывая призрачный красный путь на «высоты Ваала». Мне странно слышать, что кто-то рассматривает Петру как часть ландшафта или как диковинку, потому что для моего склада ума это место по сей день излучает энергию Ваала. На вершине горы, над ущельем Сик, я нашел главное «возвышенное место». Верхушка горы выровнена. В скале вырезан бассейн для обмывания жертв. Два отдельно стоящих внушительных обелиска взирают на прекрасно сохранившиеся алтари — один алтарь для заклания жертв, а другой для сожжения. Это «возвышенное место» так хорошо сохранилось, его назначение так ясно, что если бы жрецы Петры могли вернуться и устроить оргию при свете луны, они бы и не узнали, что тень веков уже легла на их алтари.

Любой другой объект по цвету отличается от того, что видишь в Петре. Дело в том, что цвет скал меняется в зависимости от освещения. Есть участки, окрашенные в глубокий красный цвет, другие — терракотовые, а кое-где песчаник неоднороден и представляет собой полосатую структуру красного, синего, белого и зеленого оттенков. Эти прожилки прорезаны арабами, которые выбирали породу разного цвета и наполняли бутылочки, которые продают посетителям. Они насыпают некоторое количество белого песка, добавляют красный, зеленый, синий и желтый, стараясь сделать так, чтобы материал не смешивался между собой и границы были четкими; к сожалению, они используют обычно пустые бутылки из-под джина, которые настолько уродливы, что покупают их лишь немногие туристы.

После утомительного дня, в течение которого я влезал в пустые гробницы и храмы, обследовал «возвышенные места Ваала», было очень приятно сидеть в долине и наблюдать за тем, как гаснут последние лучи солнца на самых высоких вершинах восточных гор. Мысленно

можно было нарисовать картину Петры в разгар ее славы, большого города с мощеными дорогами и амфитеатром на склоне, с караванами из Индии и из Египта, которые медленно проходили по ущелью Сик; но мысли мои все время обращались к ключевым пунктам, доминирующим над городом: призрачным красным ступеням, что ведут к «возвышенным местам».

11

Утром я поднялся на гору, известную как Эд-Дейр. На ее вершине находится вырезанный из мягкого камня римский храм, всего на 83 фута ниже собора Св. Павла в Лондоне. Это колоссальное здание на горе, расположенное на четыре тысячи футов выше уровня моря, пустое и заброшенное, перед которым на нескольких акрах растет пшеница, поражает при первой встрече. Возникает ощущение, что жители Петры не были обыкновенными людьми и не могли казаться таковыми и своим современникам.

С вершины открывался прекрасный вид на пик Гор, на вершине которого видно мусульманское святилище над могилой Аарона. Туда не допускают никого, кроме мусульман. Мне сказали, что если бы я попытался подняться туда, меня бы зарезали или застрелили. Время от времени христиане — с помощью взятки или благодаря силе оружия — совершают восхождение на Гор и проходят к могиле; там нет ничего, кроме каменного кенотафа, прикрытого пыльным зеленым стягом.

Пока я глядел на пик Гор — длинный зубчатый фрагмент хребта, поднимающегося к небу, окруженный более низкими конусовидными вершинами, — мой востроглазый проводник, одержимый идеей подстрелить голубя, насторожился и, словно кот, подкрался к краю скалы, приподняв ружье. Я подумал, что он собирается пальнуть в очередного голубя. Но, к моему удивлению, снизу появился шлем цвета хаки, типичный для представителя Арабского легиона, а за ним возникло над обрывом смуглое, покрытое потом лицо. Полицейский поднялся к нам, подошел ближе, тяжело переводя дыхание, щелкнул шпорами, отсалютовал и передал мне — телеграмму! Адрес был такой: «Мортону, Петра». Я был просто ошарашен. Если и есть на свете место, куда, по моим понятиям, телеграмма никак дойти не могла, так это окрестности пика Гор. Разрывая конверт, я думал о пути, который проделал человек, доставивший мне эту депешу. Рано утром он выехал верхом из деревни Эльджи, преодолел ущелье Сик, прибыл в лагерь, выяснил мой маршрут на сегодня (о котором я, как иностранный путешественник, и здесь должен был докладывать управляющему лагерем), а потом поднялся на гору, чтобы найти меня. Телеграмма была от всемогущего в этой стране Пик-паши, он сообщал, что я должен немедленно возвращаться, поскольку меня приглашают в Амман на арабский пир. Никто в Трансиордании не оспаривает распоряжений Пик-паши, так что я спустился с горы и свернул мой визит в Петру, на который никому не хватило бы менее недели или дней десяти.

Управляющий лагерем сказал, что я не успею пересечь пустыню до наступления ночи. Я задумался о бесконечном тягостном пути, о дикости черного базальта, о песчаном горизонте и понял, что с готовностью согласился бы с ним. Однако я сел на лошадь и меньше чем через час ехал по ущелью Сик, а восемь часов спустя, полумертвый от усталости, покрытый пылью, как раз к наступлению темноты прибыл в Амман.

12

Я был рад вернуться как раз к пиру, устроенному в мою честь. Не явиться было бы вопиющим нарушением правил приличия.

Оказалось, что племя расположилось на горе, на некотором расстоянии от Аммана. Там уже стояло десять черных шатров из козьей шерсти. Шейх и два его сына ждали нас на границе своей территории. Они были обаятельными и вежливыми, у бедуинов вообще очень приятные манеры; глава племени представил мне своих сыновей. Они коснулись лба и груди — типичное арабское приветствие.

Мы прошли к шатру шейха, украшенному цветными лоскутами. Сели, скрестив ноги. Все мужчины племени стояли вокруг шатра, глядя на нас. Внутрь зашли только шейх и его два сына, они исполняли роль хозяев.

Меня предупредили, что блюдо будет подано одно на всех, и я должен есть правой рукой, поскольку левая считается нечистой и использовать ее за трапезой — ужасное варварство.

Однако я оказался совершенно не готов к размерам блюда, так как это был огромный медный котел, который внесли в шатер десять человек. Он был больше старинной ванны, а внутри находились две вареные овцы.

Животных зарезали утром, освежевали и приготовили с рисом. На вершине пирамиды горячего мяса красовались две головы с открытыми челюстями, которые демонстрировали зубы и, полагаю, доказывали молодость и нежность барашков. Головы были тщательно обмотаны курдюком.