По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
Только центр оазиса застроен сплошным рядом домов; но даже и тут, впереди и позади их, подымают свои вершины вековые туты, ясени, («чарын» по-туземному), айланты (чулюк) и карагачи, которые в течение всего почти дня удерживают на улице тень. А от этой улицы, сходящейся с несколькими другими у центрального пруда, через который перекинут красивый, китайской архитектуры, мост, во все стороны идет сплошной лес, в котором персики, абрикосы, «нашпута» [80] , айва (джуджиль), гранаты (анар) и груши (альмуруд) теснятся под тень таких гигантов, как волошская орешина, карагач, платан и серебристый тополь. Вдобавок и жилища, и глинобитные стены оград местами густо оплетены здесь «сарыготом» или красиво убраны виноградом. Но не сады, не местные опрятные постройки и не всюду бегущие ручейки привлекают здесь главное внимание путника, а поля, которые распланированы в Ханду с замечательным искусством и содержатся так, как, вероятно, нигде в другом месте; а между тем они ничем не ограждены и только линии тутовых посадок разбивают их на участки. Все улицы в Ханду также обсажены тутом, карагачем или пирамидальным тополем и отличаются поразительной чистотой, чему в значительной мере содействуют как сухость климата, так и обычаи утилизировать всякие отбросы, которые в других местечках и городах выбрасываются на улицу: часть идет на топливо, а часть на изготовление компостов.
80
Испорченное афганское «нашпати», что значит – груша. «Нашпута» – мелкая, но очень вкусная груша, как кажется, неизвестная в Русском Туркестане.
Мы прибыли в Ханду вечером, когда уже на улицах толпился народ, возвратившийся с пашен, и среди этой толпы мы не заметили ни одного оборванца: чисто вымытая рубашка (кунпэк) виднелась на богатом и бедном, которые если и различались между собой, то только большей или меньшею ценностью своего головного убора – допы или материей на джаймэке; у большинства джаимэк был крыт местной цветной бязью, а у богатеев и местных франтов – русским тиком. Хотя несомненно, что Ханду в гостях у себя видел европейцев впервые, но толпа, при нашем появлении, не обнаружила ни малейшего любопытства. Она даже как будто нас сторонилась и безучастно отнеслась к нашим расспросам: где бы мы могли пристроиться на ночь? Нам указывали то на один дом, то на другой, но там или не оказывалось хозяина, или хозяин бесцеремонно нас выпроваживал, заявляя, что принять нас у себя он не может из боязни китайских властей, которые, придравшись к случаю, выжмут из него последние соки. «Если бы, – добавлял он, – турфанский амбань уведомил нашего доргу [81] о вашем прибытии, то любой дом мог бы служить вам пристанищем; а теперь, помимо дорги, едва ли кто решится вас принять у себя».
81
Дорга – звание, соответствующее мин-баши, т. е. волостному управителю.
– Ну, в таком случае, покажите нам дорогу к дорге!
Дорга сказался отсутствующим. Но его заместитель оказался любезнее и тотчас же отвел нам приличное помещение. «Видите ли, – говорил он дорогой, – если бы вы ближе знали, в какой кабале нас держат китайцы, то не стали бы сетовать и на наше негостеприимство – своя шкура, конечно, каждому ближе».
– Да ведь вот нашлось же у тебя для нас помещение…
– Нашлось потому, что мы не знаем, что вы за люди. Боимся пересолить. А вдруг как окажется, что вы с китайского ведома здесь разъезжаете? Тогда опять ведь беда!
В удостоверение того, что так оно и есть в действительности, я показал аксакалу наш паспорт. Этого было достаточно, чтобы сразу же расположить в нашу пользу туземные власти. Хандуйцы нас тотчас же окружили, и в болтовне с ними мы незаметно провели время до ужина.
Еще подъезжая к Ханду, мы заметили на юге невысокую гряду гор; но только на следующий день, при выезде из помянутого оазиса, нам удалось разглядеть ее подробнее. Ее нам называли различно: Туз-тау и горой Иеты-кыз. Последнее название, означающее «Семь дев», приурочивалось, впрочем, как кажется, к тому только участку гряды, который возвышался на юг от Лемджина. Странным названием этим гряда обязана семи глыбам выветрившегося песчаника, венчающим вершину горы и имеющим, если смотреть на них из долины, действительно некоторое сходство с человеческими фигурами.
Местное население чтит эту гору, связав с ней одно из многочисленных преданий своих; но надо иметь, действительно, не в меру пылкое воображение, чтобы в изображенных на прилагаемой фототипии глыбах песчаника видеть окаменелых по воле Аллаха девиц. Впрочем, как истые мусульмане, турфанцы и не приближаются никогда к этим причудливым скалам, будучи твердо убеждены, что смельчаку, который рискнул бы на это, грозит половое бессилие. И уж на что Сарымсак или мой джигит Ташбалта, но и те отказались сопровождать нас с братом на эту гору, когда мы снова, неделю спустя, съехались с нашим отрядом в Лемджине. Если не считать этих вершин, то гряда Туз-тау с севера представляется высоким валом, поражающим монотонностью в окраске и однообразием в контурах. Иною представляется она в поперечных долинах своих, но об этом будет сказано в своем месте.
Ханду отделяется от Лемджина неширокой полоской глинистой пустыни, частью лишенной вовсе растительности, частью поросшей верблюжьей колючкой, солодкой и некоторыми солянками. Это обычное место остановки верблюжьих караванов, идущих из Лян-чжоу-фу в Карашар и далее в города Джиттышара. Один из таких караванов располагался здесь и сегодня в тот самый момент, когда мы с рассветом покидали Ханду.
Лемджин занимает обширную площадь, вытянутую километра на четыре вдоль подошвы Туз-тау; благодаря, однако, широким рукавам гальки, разбивающим ее на участки, в ней сравнительно немного земли, годной под обработку. Зато ключи и карыси дают здесь столько воды, что ее хватает даже на рисовые поля. Центр Лемджина составляет базар – несколько чистеньких китайских и дунганских лавчонок, приютившихся под сенью громадных деревьев. Здесь проходит главный тракт и сюда же сходятся все дорожки и тропы, ведущие к отдельным группам домов и хозяйств, на которые естественно распадается Лемджинская община. Но с большой дороги этих хозяйств в большинстве случаев вовсе не видно, – так густы здесь повсеместно древесные насаждения!
Западная окраина Лемджина, называемая Лемджин-кыр, ныне заброшена: постройки развалились, бывшие поля заросли верблюжьей колючкой (джантак) и другими сорными травами. Местные карыси здесь иссякли вследствие выборки подпочвенной воды слишком развившимися соседними карысными системами Су-баш и Лемджина.
За Лемджин-кыром расстилается пологая, глинистая, совсем бесплодная впадина, сохранившая все следы бывшего озера. Несколько в стороне от дороги здесь производят ломку соли. Слегка горьковатую, с значительными цветными примесями, соль выбирают на глубину 600–900 см из подпочвенных пустот, которые она и выстилает друзами довольно крупных кристаллов.
Следующее селение, расположенное в семи километрах от Лемджин-кыра и насчитывающее не менее 50 дворов, было Су-баш, названное так потому, что ключи его и обширная карысная система питают значительный оазис Туёк, расположенный по южную сторону кряжа Туз-тау. Су-баш в настоящее время слился с Сынгимом, обширным оазисом, насчитывающим до 450 дворов. Он так же, как и Лемджин, тянется узкой полоской вдоль гор и на западе отграничивается крутым обрывом отрога Туз-тау, под которым струится ключик Уртанг.
Спускаясь вниз по текущей среди высоких камышей речке Уртанг, мы втянулись в ущелье, рассекающее горы Туз-тау, и вскоре затем вышли на более многоводную речку Мултук, истоки которой находятся в ключах и карысях выше довольно значительного селения с тем же названием, расположенного по северную сторону Туз-тау и западнее вышеупомянутого отрога.
Долина р. Мултук, поросшая облепихой и лозняком, замечательна теми остатками старины, которые сохранились здесь еще с уйгурских времен: в долине заметны следы укрепления, в горах левого берега выбиты капища и монастырские кельи, в которых превосходно разрисованная штукатурка до сих пор еще не осыпалась и сохранила необыкновенную яркость красок; по выходе же из гор, где речка получает название Кара-ходжа, вдоль нее всюду виднеются развалины городов, надгробные памятники и глинобитные постройки менее определенного типа.
При выходе речки Кара-ходжа из гор расположен небольшой выселок Сынгим-аузе. Дорога здесь разветвляется: юго-восточная ветвь сворачивает в селение Кара-ходжа; юго-западная, прямо через каменистую пустыню, поросшую в изобилии Capparis spinosa («каппа»), Alhagi kirghisorum и Zollikoferia acanthoides, идет на Турфан. Мы свернули на эту последнюю, но проехали ею не более двух километров. Было уж поздно; к тому же, сделав сегодня не менее 40 км, мы имели право подумать об отдыхе. С этой целью мы оставили большую дорогу и прямиком направились к выселку Ауат, в котором, после некоторых колебаний, нам, наконец, и отвели приличное помещение.