По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
На пути между вановскими копями и селением Джигда я видел один только поселок. Он также носит название Турачи и состоит из нескольких хозяйств, еле перебивающихся на небольшом клочке вановской земли, в уплату за которую турачинцы обязаны работой на каменноугольных копях. К подобной же повинности привлечены и жители селения Джигды.
Из последнего мы выступили в ночь на шестое число. Пройдя чей-то сад, заросший ирисами и тюльпанами (?), мы вышли в довольно густо поросшую каким-то мелким полукустарником каменистую степь, которою и шли 10 км. Здесь галька исчезла, сменившая же ее глинисто-песчаная почва мало-помалу превратилась в то, что принято называть сухим солонцом. Одевавшая его растительность состояла из тростника, джантака, джузгана, различных солянок и тому подобных растений, над которыми возвышалась кусты шиповника, гребенщика и редкие экземпляры пустынного тополя.
На 13-м километре от Джигды мы встретили первые следы культуры – одинокий полуразвалившийся хутор, а вслед за тем вступили и в селение Деваджин, оказавшееся также в развалинах и чуть не на две трети пустым. За этим селением мы вышли на большую дорогу, ведущую через Турачи на Ляо-дунь, в том ее месте, где от нее отходят ветви на Кара-тюбе и в «долину бесов». Невдалеке отсюда уже виднелись развалины городка Токучи, у китайцев и дунган – Сань-фу, Сань-пу-ли. От него уцелели одни только стены; что же касается до остальных построек, то со времен Байян-ху они все еще оставались в развалинах. Впрочем, в последнее время здесь уже стали селиться китайцы и дунгане, которые и отстроили заново несколько лавок и таней.
К юго-востоку от Токучи местность должна была быть некогда густо населенной; теперь же здесь царило полное запустение. И только уже на окраине обширной долины, вообще довольно богатой проточной водой, мы встретили несколько хуторов, пашни, сады и арык, выведенный из ручья Ябешэ. Дорога покидала тут долину Ябешэ и круто подымалась на местами всхолмленное глинистое плато, полого спускавшееся к востоку. Сверх ожидания мы нашли на нем пашни и проточную родниковую воду. Проехав еще два таких же ключа, мы спустились с плато и снова увидали себя на пыльной дороге, среди рыхлых солончаков (сор), поросших обычной растительностью, преимущественно же тростником. До Астына оставалось всего несколько километров. Мы прибавили ходу и через час уже подходили к этому некогда обширному селению, насчитывающему ныне едва 40 домов.
В Астыне мы дневали в ожидании, пока Сарымсак съездит в Хами и приищет нам там приличное помещение. Мы остановились в доме местного старшины, который поспешил отвести нам свою лучшую комнату, расположенную в глубине здания и в то же время несколько выше сеней, из которых в нее уже и вела лестница. Такое расположение горниц объясняется тем, что дом этот был выстроен на косогоре, причем одна часть его пришлась выше другой.
Внутреннее убранство нашей комнаты, освещавшейся сверху, было обычным: вдоль стен были сложены подушки и одеяла; тут же стояли в ряд кованые макарьевские сундуки и ларцы; по стенам, на деревянных гвоздях, висело носильное платье; в нишах расставлена была посуда и утварь. Пол канжина, занимавшего две трети помещения, устлан был войлоком; остальная треть занята была кухней. Здесь находились: очаг с дымовым ходом, проходящим под канжином, и круглым отверстием наверху, пригнанным по величине казана, горлач с водой, дрова, метла, деревянные миски и блюда, расставленные в нишах, и прочие предметы домашнего хозяйства. Одним словом убранство было шаблонным, да другим, конечно, оно и быть не могло, принимая в соображение казовую [показную], а может быть, и действительную бедность местного населения.
Едва мы устроились, в нашу горницу набилось пропасть народа. Все спешили познакомиться с нами и поздравить с счастливым приездом. Когда же стемнело, к нам явились и дутаристы. Составился хор, и мы закончили этот день обычным в Хами и Турфане порядком – в песнях и плясках.
8 декабря мы, наконец, прибыли в Хами. Дорога на этом участке не представляет ничего замечательного: солончак, пыль, кое-где в рытвинах снег, два-три почти пересохших ручья, жалкая растительность всюду; слева горы и что-то тусклое, не то туман, не то пыль на всех других краях горизонта [118] .
118
В Хами и Турфане небо и горизонт завуаливаются только в том случае, если задуют северные ветры. Обстоятельство это, как мне кажется, может быть объяснено таким образом: холодные струи северного, преимущественно же северо-восточного ветра, охлаждая в значительной мере воздух на южных склонах Тянь-шаня, вместе с тем доводят предел его насыщения водяными парами до того момента, когда из него еще не оседает иней, но когда в нем уже образуются микроскопические ледяные кристаллы, которые и носятся над землей, образуя над ней нечто сходное с мглою. Это объяснение находит себе подтверждение в том, что в мглистые дни стены здесь покрываются белым порошкообразным налетом, в котором только при помощи лупы можно рассмотреть кристаллики льда.
Километрах в семи от Астына мы встретили поселок То-пу-ли, тоже, как и все остальные хамийские селения к западу от Комуля, полуразрушенный и пустой. Когда-то здесь была обширная казенная станция и пикет, но до 1890 г. они оставались не восстановленными. Не восстановленными из развалин оставались также хутора, изредка видневшиеся по обе стороны от дороги. Даже подъезжая к Хами, мы влево увидали обширное поле развалин… Но эти развалины были уже сравнительно более позднего происхождения. Назывались они Лю-цзинь-ю и были остатками временного городка, служившего в семидесятых годах лагерем оккупационному отряду Лю-цзинь-таня.
Немного не доезжая Хами, нас встретил Сарымсак и старший приказчик Котельникова, А. П. Соболев, с которым мы уже были знакомы по прекрасным отзывам, неоднократно слышанным нами о нем сначала в Гучэне, а затем на всем пути от Турфана к Хами.
От него мы узнали, что для нас сговорен тань в Син-чэне и что там все уж готово к приему редких гостей.
Глава девятнадцатая. Хами
Николай Михайлович Пржевальский писал [119] : «По своему положению Хамийский оазис весьма важен как в военном, так и в торговом отношениях. Через него пролегает главный и единственный путь сообщения из Западного Китая на города Су-чжоу и Ань-си, в Восточный Туркестан и Джунгарию. Других путей в этом направлении нет и быть не может, так как пустыня пересекается проложенною дорогою в самом узком месте на протяжении 400 км от Ань-си до Хами, да и здесь путь весьма труден по совершенному почти бесплодию местности. Справа же и слева от него расстилаются самые дикие части Гоби: к востоку песчаная пустыня уходит через Ала-шань до Желтой реки, к западу та же недоступная пустыня потянулась через Лоб-нор до верховьев Тарима.
119
«Третье путешествие в Центральную Азию», 1883, с. 72.
Таким образом, Хами составляет с востока, т. е. со стороны Китая, ключ ко всему Восточному Туркестану и землям притяньшаньским…
Не менее важно значение оазиса Хами и в торговом отношении. Через него направляются товары, следующие из Западного Китая в Восточный Туркестан и Джунгарию, а также идущие отсюда в Западный Китай».
Таково значение Хами по словам Пржевальского. Но взгляд этот вовсе не новый. Впервые, как кажется, его высказал еще Риттер [120] , а затем его повторяли все те, кто в своих описаниях так или иначе касался Хами. Таким образом, наш известный путешественник только подкрепил его своим авторитетным словом, устранив в то же время и всякие сомнения в его непреложности.
120
Риттер. «Землеведение Азии», т. II, 1859, с. 47.
Между тем история этого оазиса далеко не оправдывает подобного взгляда на международное значение Хами, основанного, как кажется, на не совсем точном представлении о природе и пластике окрестной страны.
Оазис этот, необеспеченный с севера, отрезанный от Турфана бесплодной страной и лежащий в стороне от проторенной веками военной китайской дороги, ни в какое время своей исторической жизни не мог претендовать на название «ключа» к Восточному Туркестану; скудное же его орошение в совокупности с невыгодными климатическими условиями заранее обрекало большинство его жителей на такое существование, при котором далеко не всегда есть возможность свести концы с концами. В совокупности все земли Хами производят хлеба очень немного; бывали даже периоды, что Хами еле-еле мог себя прокормить; а потому следует совсем отбросить мысль о сколько-нибудь значительном вывозе последнего за пределы оазиса; скотоводство хотя и процветало в нем некогда, но занимались им не масса народа, а некоторые привилегированные семейства – и во главе этих последних сам князь, владевший в горах обширными пастбищами; ремесел, могущих поддержать полевое хозяйство хамийцев, здесь, как кажется, никогда не существовало, не существует их и в настоящее время; наконец, транзитный провоз товаров хотя и доставляет известные выгоды местному населению, но выгоды эти едва ли в состоянии покрыть тот материальный ущерб, который приносит этому краю его отдаленность от всех производительных центров Внутренней Азии.
Таким образом, и прошедшее Хами не блестяще, да и в будущем нет оснований ожидать для него чего-нибудь чрезвычайного, чего-нибудь такого, что сразу подняло бы благосостояние жителей этого оазиса.
История показывает, что Хами оживлялся в одном только случае: когда замешательства на западе вызывали значительное скопление китайских военных сил в этом городе. Тогда везлись сюда не только предметы военного снаряжения, но и товары мануфактурные, и гастрономические, и даже в значительных количествах рис и фураж, так как местных произведений в таких случаях обыкновенно здесь нехватало. Но уходили войска, разъезжались купцы, и Хами принимал снова свою прежнюю физиономию небогатого центрально-азиатского городка.