Шрифт:
Пролог
Сашка по прозвищу Следопыт, парень лет двадцати двух на вид, поперхнулся, а затем закашлялся. Во рту пересохло. Солнце нещадно жарило, и всё тело взопрело. Щурясь, Сашка огляделся в поисках спасительной тени, но на участке стены, обороняемой его ротой, она вся без остатка растворилась в полуденных лучах. По примеру более умудренных товарищей, используя винтовку и подручные средства, он растянул шинель и тут же залез под этот неказистый шатёр. Следопыт, борясь с жаждой и сухостью, глотнул из солдатской фляжки воды. Она оказалась горячей да с привкусом железа. Ему немного полегчало, однако заурчал живот.
«Поскорее бы обед», – подумалось ему.
Сразу вспомнилось, что в последнее время их кормят тухлой кониной и какой-то безвкусной бурдой с червивыми сухарями. Нагрянуло уныние. И немудрено: печально быть заложником проклятой страны, которая сначала показалась им всем обетованной землёй.
И ведь тут всё, как и обещал старец Амвросий: густые леса, изобиловавшие всяким зверьём, что не имеет страха перед человеком, чистейшие озёра да реки, где полно рыбы – хоть её руками лови.
Правда, на пути быстро встретились истинные хозяева этих мест – страшные и непримиримые дикари. Сашка как раз ненароком подумал о них и вдруг услышал жуткие завывания, исходящие со стороны леса. Звуки постепенно усиливались. Его сонливость как рукой сняло.
«Лёгок волк на помине», – пришла ему на ум известная народная поговорка.
– К бою! Огонь вести по готовности! Патроны беречь! – прозвучал зычный голос командира.
Солдат поднялся, спешно занял позицию, положил ствол верной трёхлинейки поверх частокола и направил оружие в сторону стремительно приближающейся конной рати.
– Сколько ж тут этих бестий! – вполголоса удивился кто-то из обороняющихся.
Несмотря на молодой возраст, Александру уже не раз приходилось отражать кавалерийские атаки. Но те всадники мчались с шашками наголо. Здесь же вражеские воины на полном скаку стреляли из боевых луков и при этом умудрялись выполнять сложные манёвры, словно единый организм. В процессе дикари искусно меняли положение тела в седле, мешая прицельной стрельбе.
Сняв винтовку с предохранителя, юноша выбрал подходящую цель. Таковыми, по его мнению, были обладатели пышных бунчуков. Затаив дыхание и совместив мушку с прорезью прицела, он нажал на уже подведённый спусковой крючок. Грянул выстрел. Туземец, облачённый в чёрные чешуйчатые доспехи, с развевающимся на ветру конским хвостом белого цвета на шлеме, откинулся назад и в следующую секунду упал с коня, а затем покатился по земле, подобно тряпичной кукле.
Раздался сочный шлепок – в участок стены недалеко от Сашкиной головы вонзилась стрела с белым оперением. Следопыту показалось, будто бы он загодя услышал шелест её полёта и каким-то уж очень обострившимся чутьём понял, куда она попадёт, а посему даже не дёрнулся.
Такое с ним время от времени происходило, пробивался наружу какой-то дар предчувствия.
Продолжалась оглушительная пальба, наперебой лупили винтовки. Длинными очередями строчил пулемёт Максим. И полетели с коней новые убитые. Несколько лошадей рухнули наземь, вздымая облака пыли.
Противник понёс ощутимые потери, началось отступление. Правда, даже развернув лошадей и уносясь прочь, лучники успевали напоследок сделать выстрел-другой в ответ.
«А что будет, когда патроны совсем закончатся? Их и так мало», – нагрянули невесёлые мысли.
На стене началась перекличка.
– Шемякин! Живой? Молодец! Так, Никаноров! Никаноров, чёрт тебя побери. Да где ты? – слышался громкий бас.
– Да тута я, – последовал ответ.
Сам Никаноров продолжил разглядывать неприятельскую стрелу и приговаривать:
– Сколько вижу их, всё дивлюсь. У нас с подобными в недавние времена ходили на крупного зверя в тайге староверы. Надо бы собрать все целые – пригодятся.
Раненым поспешили оказать помощь. Те стонали, тужились и закатывали глаза, скрежетали зубами, когда их плоть разрезали санитары, аккуратно вынимая намертво застрявшие наконечники стрел.
А убитых, особо не церемонясь, снимали со стены, складывали в линию, разували, забирали у них все мало-мальски ценное, а затем накрывали им лица их же верхней одеждой, оставляя лежать до погребения.
Сашка подсобил со спусканием тела одного бедняги, а затем снова поднялся на стену и увидел бегущего к ней мальчугана.
– Токарев! – прокричал тонким голосом снизу мальчишка-посыльный.
– Есть такой, – ответил Следопыт, услышав свою фамилию. Однофамильцев на этом участке не было.
– В штаб вызывают!
Сашка прошёл мимо лестницы, подошёл к высокой опоре помоста, затем обхватил толстый столб руками и ногами, а потом в два счета спустился вниз.
«Заодно мышцы размял», – подумал он.
Пухлое тело беззаботного школяра, сына лавочника, за годы лишений и скитаний стало подтянутым. Правда, также обзавелось торчащими рёбрами. Цвет кожи уж совсем стал какой-то бледно-зеленоватый, нездоровый.
Штаб располагался недалеко, идти предстояло через скопище жилых землянок. Сашка постарался проскочить мимо них быстро, стараясь не глядеть по сторонам. В душах ему не хотелось снова видеть голодные и обреченные глаза истощенных женщин и детей, ведь от этого всегда щемило в груди и набегала тоска.
Токарев преодолел этот участок, ни на кого не наткнувшись, и остановился перевести дух у артиллерийской батареи. Рядом с ним оказалась трехдюймовая пушка, и он с каким-то благоговением погладил её ствол. Нравились ему эти орудия своей мощью и суровой красотой.
– Только вот последний снаряд на неделе запустили. Толку нет теперь, – с горечью констатировал вслух он.
В полуземлянке, служившей штабом их сводного отряда, приятно пахло давно позабытым запахом керосина. Под самым потолком висела круглая лампа, с наступлением сумерек светившая ярко-жёлтым мягким светом.
Сняв головной убор, Токарев первым делом стал истово креститься и класть поклоны перед образами в красном углу, а затем развернулся и машинально произнёс:
– Здравия желаю, ваше благородие.
Оказалось, за штабным столом сидел не только знакомый ему атаман, но и два других мужчины. Оба буравили его цепкими взглядами, будто пытаясь вытянуть душу.
«Видимо, красный командир с комиссаром», – предположил парень.
Вся эта троица была облачена в просторные рубахи, затянутые поверх портупеями с плечевыми лямками. У красноармейцев на обшлагах левых рукавов красовались непонятные знаки, а вот у атамана на выгоревшей ткани, там, где раньше золотом отливали погоны, сегодня темнели прямоугольные пятна.