По ту сторону ночи
Шрифт:
Палатка стояла в десятке шагов от границы базальтов на мягкой, как ворсистый ковер, площадке, сплошь заросшей ягелем. Я люблю олений мох; по нему очень приятно ходить — не жестко, как по камням, и не слишком мягко, как по торфянику. Он окрашен в красивые серебристо-канареечные тона; глаз отдыхает на этой мягкой цветовой палитре после жесткой черно-бурой гаммы базальтов. Наконец, на ягеле удобно сидеть: он слегка пружинит, как подушка удобного кресла, и в хорошую погоду, когда нет росы, лучшей подстилки не придумаешь.
С необыкновенной быстротой проглотив ужин, состоявший
Надвигающаяся осень дает о себе знать не только краснеющей листвой полярной березы, но и все более чувствительными ночными холодами. Костер теперь служит не только для приготовления пищи и обсушивания одежды — он согревает нас.
Вот и сейчас, перед тем как юркнуть в палатку, мы крутимся у гаснущих головешек, протягивая к ним зябнущие руки. Затем, плотно запахнув входную полость, жмемся друг к другу, чтобы согреться.
Как и всегда, я засыпаю не сразу. Слева от меня уже спокойно посапывает Петя, справа еще шевелится Саша; он лежит с краю и старательно подсовывает одеяло под свой мерзнущий бок. Однако это и мое одеяло — я придерживаю рукой законную свою половину, зная, впрочем, что стоит мне> уснуть, как я окажусь без покрова!
Но что это? Сквозь тонкое полотно мерцает какой-то свет: мелькнул и погас, мелькнул и погас. Неужели это загорелся ягель вокруг плохо погашенного костра? Он вспыхивает как порох — мы можем обгореть, не успев выскочить из палатки.
Я слегка толкаю локтем Сашу и шепчу:
— Ты видишь? Что-то горит за палаткой!
Не поворачивая головы, тот недовольно бурчит:
— Ничего там не может гореть, я сам заливал костер!
Однако мне продолжают мерещиться какие-то непонятные отсветы. В конце концов я не выдерживаю и, стараясь не потревожить товарищей, выскальзываю из палатки.
Никакого огня у костра нет. Взглянув на смутно чернеющий в небе силуэт лавового конуса, я замираю от удивления. Прямо над нами, уходя в беспредельную глубину ночного неба, стоит узкий огненный столб. Через секунду он чуть-чуть дрогнул, побледнел и сдвинулся вправо. Тут же с двух сторон от него взлетели яркие, как у прожекторов, голубые лучи, а в них засветились, побежали вибрирующие, как в муаровой ленте, пурпурные полосы. Затем лучи превратились в упершиеся в землю огненные столбы.
Это северное сияние. Великолепное, как всегда немножко загадочное и страшное, северное сияние, разгоревшееся, однако, не зимой, а августовской ночью.
Я не могу удержаться, чтобы не разбудить своих спутников.
Вся северная половина неба уже полыхает огнем. Огромные мерцающие снопы лучей стягиваются у зенита, бледнеют, опять загораются; то тут, то там бегут бледно- голубые извилистые полосы, все небо трепещет и пульсирует голубыми и красными вспышками.
Мы долго стоим у палатки, не замечая ночного холода и сырости. Наконец усталость берет свое; еще раз взглянув на начинающее тускнеть небо, залезаем в палатку, где снова отогреваемся о спину
Уже сонным голосом Куклин неожиданно спрашивает:
— А почему все-таки оно загорелось летом?
Мой молодой помощник увлекается физикой и иногда обнаруживает в ней неожиданные познания; он тут же сам себе и отвечает:
— Впрочем, ведь северное сияние — это всего лишь магнитное возмущение в ионосфере. Почему бы ему не быть и летом?
Я молчу. Огненные блики сияния скользят по тенту палатки. Они напоминают отблески далекого призрачного извержения.
На следующий день вновь пересекаем лавовый поток от его северной границы к южной. Мы хотим во что бы то ни стало достичь сегодня склада, оставленного на пути сюда в трещине базальтов.
Этот день приносит одно из интереснейших открытий. Вскоре за озером нам приходится спуститься с совершенно отчетливой двенадцати-, пятнадцатиметровой ступени, которая извилистой линией тянется поперек всего потока. Она осталась незамеченной по пути к вулкану, так как менее ясно выражена у южного края потока, где в тот раз проходил наш путь. Мы приняли ее за поперечный лавовый вал. Однако сейчас наша ошибка совершенно очевидна. Эта ступень — естественное окончание лавового потока, излившегося из жерла Анюйского вулкана. Начиная отсюда вниз по долине Монни тянется выходящий из- под него другой, более ранний поток базальтов; вверх от ступени дно долины перекрыто уже не одним, а двумя последовательно образовавшимися базальтовыми потоками.
Совершенно неожиданная новость, которая как будто бы полностью разрушает стройную картину истории Анюйского вулкана. Ведь в его летописи, зафиксированной в разрезе кратера и головной части потока, значится
лишь один этап мощного излияния лав; этот этап закончил собой извержение. Откуда же появился громадный лавовый поток, лежащий под этими верхними базальтами Анюйского вулкана? Неужели мы просмотрели в верховьях Монни еще один, несколько более ранний, но значительно более крупный вулкан? Нет, это невозможно! Долина Монни замыкается древними гранитными вершинами, и никакого вулкана там не видно да и не может быть!
Я шагаю позади всех и перебираю в голове все возможные варианты решения этой неожиданно родившейся задачи.
Разгадка приходит через несколько часов. К концу дня мы достигли восточного окончания «генерального разлома».
Это давно известный нам по аэрофотоснимкам длинный лавовый вал с разорванной и глубоко осевшей осевой частью. И вал и трещина тянутся вдоль потока почти на десять километров. С первого же взгляда видно очень существенное отличие «генерального разлома» от обычных для долины Монни валов коробления. Прежде всего внутренние склоны этого громадного по протяжению линейного провала сложены такими же красными слабосцементированными шлаковыми лавами, как и конус Анюйского вулкана. Никогда и ни в одном из валов коробления мы не видели подобных пород, один вид которых свидетельствует о близости вулканического канала. Как к правому, так и к левому склону долины тянутся от этой трещины мощные лавовые шлейфы, заканчиваемые валами коробления обычного типа.