По ту сторону пруда. Том 2. Страстная неделя
Шрифт:
– Хорошо, я понял. На связи, Шанкар.
– Всегда на связи.
Я добрел до коридора. Ноги слушались меня все лучше. Еще бы и голову привести в полное повиновение. Радж любил сам работать с клиентами, и очередному мальчику, которых в переходах за магазином было как на улицах Бенареса, пришлось извлекать его оттуда. Однако Радж не выразил ни малейшего неудовольствия ни от того, что его оторвали от дел, ни от моей новой просьбы.
– Зачем тебе тюрбан? – всего-то лишь спросил.
– Мне надо позвонить из телефона-автомата.
Радж понял:
– Сейчас сделаем.
Проблема
Радж принес не только тюрбан, но и длинную широкую рубаху по колено.
– Это что такое?
– Курта называется. Это моя, мы примерно одного роста, – сказал он.
Я попробовал сопротивляться, чтобы остаться в джинсах, но Радж уверил меня, что это никак невозможно. Раз тюрбан, то и курта, и эти нелепые шаровары.
– Усы дать?
Я согласно махнул рукой – ряженый, так ряженый. И мне на губу вскоре были наклеены длинные и густые, как у сипая, черные усы.
– Послать кого-то с тобой?
Да, вдруг кто-то обратится ко мне на хинди? Но я вспомнил, что в Индии этих национальных языков десятки, так что английский сойдет в любом случае. Про акцент только не забывать.
– Нет, не стоит. Да я и ненадолго.
Я вышел на улицу. Нет, убежать даже от хромого я, конечно, не смогу, но меня и пошатывать перестало. Знакомой дорогой я вышел из переулочков на Уордор-стрит, а дальше по прямой добрался до Трафальгарской площади. Солнце уже не только светило, но и по-настоящему грело. Хорошо весной! Что бы с тобой ни происходило, уже одного упоминания даты – сегодня 20 апреля – достаточно, чтобы поднять настроение.
Красную будку автомата на углу Пэлл-Мэлл я заметил издали, но заходить в нее прямо с движения не стал. Нырнул в толпу фотографирующих итальянцев и привычно поискал глазами камеры видеонаблюдения. Вот они: одна – на стене банка, вторая, следящая за перекрестком – над навесом кафе, и там еще две, между третьим и четвертым этажами, направленные на площадь. Будем исходить из того, что еще одну-две я не определил.
Я зашел в телефонную будку, сунул в автомат карточку и набрал коммутатор адвокатской конторы. Любезный мужской голос тут же вызвался соединить меня с добавочным Питера, но прошла секунда, две, три, а соединение так и не было установлено. Выигрывают время, чтобы засечь меня. Я повесил трубку. Сколько я был у них на линии? Секунд десять. Теоретически, за это время не установить даже телефонную станцию, но лучше не рисковать. Я не спеша пересек площадь и у книжного магазина «Уотерстоунз» вошел в другой автомат. Добавочный Питера у меня был, просто было бы странно, что кто-то посторонний мог его узнать. Но давать своим противникам фору я не собирался.
Питер снял трубку сразу. Вчера он шутил, представляясь, сказал что-то типа: «Если я могу быть чем-то полезен, можете на меня рассчитывать». Сейчас
– Здравствуйте, мистер Осборн, – вчерашним задорным голосом сказал я, засекая время на часах. – Это Майкл Гусман, я звонил вам вчера по поводу Влада Мохова. У вас нет от него новостей?
– Новостей нет, мистер Гусман, но у меня есть для вас информация.
Сейчас тоже будет тянуть время. А чего мне дальше темнить?
– Тогда давайте скорее. Через десять секунд я вешаю трубку.
– Мой отец хотел с вами встретиться.
– Его телефон!
– Сейчас найду.
– Я вешаю трубку.
– Вот.
Питер быстро прочел мне восемь цифр, и я без лишних церемоний нажал на рычаг. Двадцать три секунды. Неплохо.
Я вышел из будки и пошел к входу в Национальную галерею. Там всегда толчея, а с галереи, сверху, мне были видны и первый телефон-автомат, с которого я звонил, и тот, из которого я только что вышел. Никаких подозрительных маневров. Никто не ворвался в будку, не сыплет на трубку порошок, чтобы снять отпечатки пальцев. Зря бы старались – я же каждое утро вместо маникюра наношу на пальцы специальную прозрачную пленку.
– Шанкар, – позвал я в гарнитуру.
– Слушаю.
– У тебя все нормально прошло?
– Здесь все нормально. Только, похоже, наши объекты – теперь уже все – свои сотовые отключили и куда-то сдали. Полная радиотишина. Только Питера мобильный пока работает.
– А вокруг него новые телефоны не засветились?
– Нет, они точно этому виду связи больше не доверяют.
– А телефон, который он мне продиктовал?
– Мы к нему только что подключились. Он сейчас в Сити, похоже, в том же здании, где сидит Питер. Пока молчит. И вокруг тоже никаких разговоров. Боюсь, теперь от меня толку будет мало. Мне очень жаль.
– А мне как жаль!
Я чуть было не выругался, но привычка взяла верх. Я ведь уже много лет назад решил, что когда мне нужна будет антистрессовая мантра, буду заменять банальное сквернословие на высокую поэзию. Поэтому я вместо «Черт!» декламирую про себя свою любимую песнь из «Рая» Данте: «Vergine Madre, figlia del tuo figlio». Мне очень помогает, обычно двух строф хватает. Однако всем следовать этому примеру не советую. Ведь, как я предполагаю, именно по такому принципу в большинстве европейских языков, не только в английском, призывание Господа стало заменять ругательство. Идет где-нибудь по парижской улице пьяница с заплетающимися ногами и бормочет про себя: «Bon dieu de bon dieu!». То есть, если по словарю, «Боже праведный!», но на эти слова только бесы слетаются.
Я про то, почему я вдруг по-итальянски заговорил. Шанкар не понял.
– Пол!
– Я здесь. Все в порядке. Просто невозможно вести переговоры по двадцать секунд за сеанс, а потом менять диспозицию и все начинать сначала. А сколько я могу находиться в чате из интернет-кафе, пока меня не засекут?
– О, так засечь очень сложно. Но можно. А зачем вам? Возвращайтесь на базу и садитесь за один из наших компьютеров. Там такая защита, что на них никогда не выйдут.
– Кстати. А ты уверен, что нас с тобой сейчас не прослушивают? Наши же объекты тоже так считали?