По ту сторону рассвета
Шрифт:
Финрод выпрямился и Берен удивился произошедшей с ним перемене; только что такой простой и доступный — теперь это был эльфийский король, закованный в броню своего достоинства, и то, что он, босой, был одет только в простые штаны и шелковая рубашка была распахнута на груди — все это ничего не значило: величием он не уступал Тинголу в его серебряной мантии и короне.
— Я хочу сказать тебе, Берен, сын Барахира, что ты замыслил дело, за которое до тебя ни человек, ни эльф не брались. Оно изменит лицо Арды, навсегда и необратимым образом. Оно решит судьбу Старшего Народа.
— Не много ли для одного смертного? — вырвалось у Берена.
— Ровно столько, сколько смертный сам взвалил на себя. Никто не знает своих пределов — ни я, ни ты,
— Лучше сказать им сразу. Я все равно не сумею это скрыть: уже знает весь Дориат, скоро узнает весь Бретиль, а потом — и все остальные.
— Тогда держись. Завтра я соберу ради тебя королевский совет, и ты сам скажешь феанорингам о своей цели. Я поддержу тебя. Расставим башни по местам, сделаем первый ход, дождемся ответного — и посмотрим, как упадут кости.
Скверно упали кости. В высоком зале королевского совета собрались высокие эльфы Нарготронда, главы домов и цехов (23), нолдор и синдар. Финрод, в золототканой мантии, восседал на высоком троне напротив входа, по правую руку от него, на креслах пониже, сидели брат его Ородрет — молчаливый, бледный эльф, который казался старше Финрода, хотя был младше — и племянница Финдуилас, по левую он посадил Берена, рядом с Береном занял место высокий нолдо с лицом вроде бы строгим и серьезным, но смеющимися глазами; синий плащ, заколотый фибулой в форме арфы говорил, что он бард, а место во внутреннем кругу Совета — что он из самых уважаемых.
В креслах, которые были расставлены по кругу Совета, сидели князья Нарготронда, среди которых — почти напротив Берена — заняли места и двое сыновей Феанора. Келегорм Прекрасный был одет в черное с серебром, у ног его лег огромный белый пес. Куруфин носил черное с красным. Из семерых феанорингов этот, по преданиям, более всего походил на отца и лицом и нравом, и унаследовал отцовское имя. Берен изо всех сил старался не глазеть на него, Куруфин же, напротив, так и вонзил в человека свой серебряно-серый взгляд.
Позади Куруфина сидел сын его Келебримбор, тоже в черном и алом, как отец, похожий на отца и лицом, и статью, но мягкий, задумчивый взгляд из-под ресниц словно бы сглаживал его резкие черты. Келебримбор сидел среди прочих нолдор, пришедших с феанорингами — те заняли места на ярусах за своими вождями, и оттого казалось, что над сыновьями Феанора поднимается черно-красно-серебряная стена.
Прочие нолдор были одеты не так мрачно, хотя тоже предпочитали чистые, яркие и глубокие цвета пестрым тканям, отделывали нарядную одежду только по краю неширокой тесьмой, нередко — с золотом или серебром, и ничто не отвлекало взгляда от их гербов, вышитых на груди, на плече или изображенных эмалью на фибулах плащей. Нолдор также любили литые либо кованые украшения из металла. Покроя их платья были самого простого, но собиралось в обильные складки и закалывалось многочисленными пряжками; браслеты повыше и пониже локтей держали рукава, наплечные пряжки — широкие воротники, из под которых смотрело тонкое нижнее платье, чаще всего — белое. По этому признаку их можно было отличить от синдар — те по праву гордились искусством своего узорного тканья и делали торжественные одежды неярких расцветок, но с пестрым, сложным рисунком. Из украшений они любили кость и поделочный камень с искусной резьбой по ним, щедро расшивали верхнюю одежду речным жемчугом, мелкими самоцветами и стеклянными бусинами. Большого количества складок они не любили, и подгоняли платье по себе не пряжками и завязками, а кроили его согласно очертаниям тела, верхнее же платье украшали чаще не тесьмой, а вышивкой. Еще нолдор любили убирать свои волосы обручами и гребнями, а синдар — заплетать их в косы, унизывая при этом точеными или
Сам же Финрод явил в своей одежде смешение обычаев своих подданных: его верхнее платье было узорного тканья, светло-зеленого с серым, но забрано складками и пряжками по нолдорскому образцу. На груди его лежало тяжелое ожерелье — знаменитый Наугламир, подаренный гномами Ногрода. Ожерелье представляло собой три мира — верхний, средний и нижний, и в верхнем ряду звенья были образованы из разнообразных птиц, в среднем — из зверей, а в нижнем — из рыб и гадов, и ни одна тварь не попадалась дважды, и все они несли в зубах и в клювах адаманты. Соединялись же меж собой ряды драконами, которые есть на треть птицы, на треть звери и на треть — гады.
В нолдорское платье из синдарской ткани одевались и те, кто занял места по левую руку от Короля и выше: барды, судьи и хранители обычаев. Они говорили только тогда, когда их спрашивали, но слова их оспаривались так редко, что любому из здешних эльфов хватило бы пальцев на одной руке, чтобы пересчитать эти случаи.
На самом же широком верхнем ярусе располагались те, чье положение не обязывало их присутствовать на Совете, но кто пришел по своему желанию.
Первым заговорил Финрод. Вкратце он напомнил, как десять лет назад едва не погиб или хуже того — не попал в плен к Морготу. Отряд Барахира пришел тогда ему на помощь, и среди этого отряда был находящийся здесь Берен. Король Нарготронда в долгу перед ним, и намерен этот долг выполнить. Берен попросил совета и помощи, и король находит разумным предоставить эту помощь.
Подав знак, Финрод сел, а Берен вышел на середину зала, где был на полу выложен солнечный круг. Он пересказал то, что нашел нужным, как можно короче и точнее. Свои соображения по поводу того, что нужно сделать и что собирается делать он сам, он держал при себе — по совету Финрода, который просил изложить сначала самое главное. Берен перевел дыхание и приступил.
— Пусть никто не подумает, будто я что-то скрываю. На пути судьба занесла меня в Дориат, где я встретил Лютиэн, дочь короля Тингола. Мы поклялись друг другу в верности, но ее отец потребовал от меня выкуп за невесту — Сильмарилл, камень Феанора…
Среди эльфов поднялся тихий ропот, причем со стороны синдар чаще поминали Лютиэн и Дориат, а со стороны нолдор — Феанора и Сильмарилл.
— Что вы можете посоветовать, эльдар? — сказал король, когда шум слегка стих. — Мы в долгу у этого человека; как мы отплатим долг?
— Мне все равно, король Фелагунд, какие у тебя обязательства перед смертным, — встал Келегорм. — У меня никакого долга по отношению к этому бродяге нет, и если он хотя бы глянет в сторону Сильмариллов, я убью его без зазрения совести.
— Келегорм, ты у меня в гостях, и Берен тоже. В моем городе гости друг друга не убивают.
— Только поэтому он еще жив, — Келегорм обнажил меч. — Вот на этом клинке я в свое время поклялся, что буду преследовать любого, кто покусится на Сильмариллы — Вала он, эльф, человек или какая другая тварь. Ты слышишь, Берен?
— Я слышу, — спокойно ответил Берен. — Я знаю эту историю с детства, Келегорм, сын Феанора. Знаю, о чем говорит ваша клятва. И понимаю, что в отношении меня сдержать ее куда проще, чем в отношении Моргота. Ибо Моргот в двухстах лигах отсюда, за стенами Ангбанда и спинами многотысячной армии. А я здесь один. Я тоже при мече, но не размахиваю им попусту, боюсь ненароком кого-то поранить. И я не собираюсь драться с тобой, потому что каждая жертва с нашей стороны — это жертва Морготу. Я мог бы вовсе ничего не говорить, и вы узнали бы обо всем очень не скоро. Но я не хочу, чтобы в союз эльфов и людей вошел обман.