По ту сторону
Шрифт:
— Нет. Ничего особенного.
— Что-то случилось.
— Просто сегодня был месячный отбор.
Ивс взял переполненную пепельницу, пошел на кухню и высыпал ее в ведро. Затем наполнил чайник желтой водой из крана — он долго ждал, пока она стечет, но вода осталась такой же желтой — и поставил его на плиту. Достал с полки початую банку растворимого кофе и две чашки, ручка одной из которых была наполовину сколота.
— Ты когда поставишь фильтр? Эта вода так же вредна, как и сигареты. Ее надо хотя бы отстаивать.
— Я хочу сдохнуть
Ивс пожал плечами.
— Это несерьезно. У тебя обычная хандра. А от этой воды портятся зубы. И у меня, между прочим, тоже.
— Ты!.. — Надя стремительно обернулась к нему, глядя в упор, глаза в глаза, немигающим взглядом бешеной ведьмы. — У тебя зубы портятся? У тебя может начаться кариес? Ты, бедняга, устал на работе, устал принимать о нас решения, измучился, выдумывая для людей новую химическую дрянь. А я сегодня детей сортировала, ты это понимаешь? Что ты можешь понимать? Я детей сортировала, на живых и мертвых, сортировала живых детей, пока еще живых, которые смотрели на меня и улыбались!
— Надя… Но это не так. Не совсем так. — Ивс подцепил ногтем сломанную спичку. Серы на ней почти не осталось.
— Это так. Ивс. Это именно так. Потому что всем, кто не прошел нашу поганую медкомиссию, одна дорога — в печку. Потому что твой проклятый город не может прокормить своих собственных детей. Он называет их выродками. Уродами. Мутантами. А это дети, понимаешь? Это живые дети. Это больные дети. Они плачут. Им плохо без отца и матери. Они некрасивы, но они мне радуются и улыбаются в каждый мой приход. А я…
— Надя, у тебя истерика. Успокойся. — Спичка в его пальцах разломилась на несколько крошечных кусочков. — Это, кстати, твой город. Я немец.
— Какая разница, у вас то же самое. К черту, Ивс. Нет у меня никакой истерики. Я устала, я пустая внутри. И меня тошнит от этой жизни.
Он опять ее обнял. Ее тело била мелкая дрожь. От нее пахло крепкими сигаретами.
— Ты расслабься, не думай ни о чем. Или вот что… Может, ты хочешь чего-нибудь?
Надя вдруг отстранилась от него и на мгновение замерла, затем кивнула:
— Да. Я хочу в церковь.
Ивс усмехнулся:
— Надя, ну что за блажь. Ты же знаешь, что Бога нет. И церкви в Запорожье нет. Все это только мишура и побрякушки, а у тебя потом будут неприятности.
— Да, я знаю, что Бога нет. Если бы он был, он не допустил бы всего этого. Или, может быть…
— Что может быть?
— Или, может быть, мы в аду.
Потом они долго пили кофе. Серое, пыльное солнце, намаявшись за день, клонилось к закату, по стенам лениво шевелились тени. «Не выходите на улицу без респиратора и головного убора, не делайте глубоких вдохов, ежедневно проверяйте швы на защитных плащах».
Летом здесь было жарко, очень жарко. Раскаленный воздух дрожал над асфальтом, тополиный пух сбивался в невесомые белые кучи — до первой спички или кислотного дождя. Летом здесь было плохо. Но лето давно кончилось. Начиналась
Лучшая, благодатная пора на Украине. На черных от химии полях вызревал урожай. Налитые едкой влагой тучи выжигали дождями остатки жухлой зелени. Еды, даже самой грубой, не хватало на всех.
— Женя, вас ведь Женя зовут? Можно вас спросить? — Зоя шептала, потому что скалолазы уже начали засыпать.
— Господи. Можно.
— У вас там действительно в море купаются? И это не вредно?
— Конечно. Хотя нет, не везде. Возле Одессы иногда пляжи закрывают ненадолго, ну, и еще кое-где. Но все равно купаются.
— Прямо в воде? Без резиновых костюмов?
— Ну конечно. Кому охота париться? Если только аквалангисты.
— И кожа потом не облазит?
— Не понял. Зоя, что тут у вас творится? У вас что, в море зайти нельзя?
— Нельзя. У нас тут ничего нельзя. Ничего. Мне Оксана рассказала про вашу жизнь, это как сказка.
Женька удивленно хмыкнул.
— Да какая сказка. Жизнь как жизнь. Свои проблемы.
— И дышать везде можно? Без респиратора?
— Зоя, вы шутите, что ли? Что-то я не замечал, чтобы здесь кто-то респираторами пользовался.
— Это у нас, в горах. Здесь одни пастухи. И воздух чистый, только иногда, когда ветер от Барнаула, немножко идет газ. Нас тогда по радио предупреждают. А в городах просто так давно никто не ходит. Или противогаз, или респиратор. Или, как у вас, носовой фильтр. Только их мало, фильтров. А иначе нельзя, иначе за один день можно легкие погубить.
— И давно это у вас так?
— Давно. Всегда так было. Правда, мне кажется, что каждый год все становится еще немножко хуже. Но, может быть, мне это только кажется. И еще плащи специальные есть. С застежками. — Зойка заерзала. Руки ее дернулись было показать, где застежки, но потом упали. — А мне. Женя, знаете, с детства море снилось. И как я в нем купаюсь, иногда, или просто на песке лежу, и как будто волны вокруг соленые, и тепло, и чайки. Представляете? Прямо в воде, всем телом. Прямо в воде. Мама сначала говорила, что это к болезни. Что это плохой сон, когда снится, что ты плаваешь. Но я не болела, никогда ничем не болела. А мама кашляла. Все время кашляла. И потом я заметила, что после того, как я рассказываю этот сон, она плачет. Тогда я перестала его рассказывать. Но море мне снится до сих пор.
— А где сейчас ваша мама?
— Она умерла в прошлом году.
— Извините.
Зоя сидела нахохлившись — маленькая, угловатая девушка, почти подросток, в нелепом выгоревшем платье.
— А телевизор у вас работает?
— Что?
— Ну… — Женька замялся. Он понял, что этот прибор называется здесь как-то иначе. — Вот эта вот… хренотень. Судя по внешнему виду, это то, что у нас называют телевизором.
— А… — Зойка пренебрежительно махнула рукой. — Работает, натюрлих, как он может не работать. Но мы научились его выключать.