По ту сторону
Шрифт:
В нескольких километрах от их пристанища уже начиналась окраина поселка, виднелись первые телеграфные столбы.
Скалолазы тщательно почистили одежду, уничтожая все следы походных ночевок, осмотрели друг другу лица и волосы. Им предстоял нешуточный «выход в свет». Заметить под куртками парней автоматы с коротко обрезанными прикладами — Ромка своему и ствол укоротил — было практически невозможно, для этого прилаживали под руку специальную петлю и загодя практиковались в ходьбе. Но полной уверенности, что удастся сойти за местных, конечно, не было. Видок получился так себе, на троечку. Работяги-алкоголики. Кроме того, одежда за все это время настолько пропиталась запахом костра, что принять их могли в лучшем случае за геологов.
На окраину поселка вышли днем, шагая неторопливо и спокойно. Снег под ногами хрустел совершенно мирно, над серыми коробками домов густо сплетались провода, кое-где
По словам Зойки, наибольшую опасность представляла встреча с участковым либо военным патрулем: могли проверить документы. Или попадется кто-нибудь из Зойкиных знакомых. Это был не тот поселок, в котором она жила, но шанс проколоться все равно существовал. Исчезая, она для всех уехала в Караганду, то ли работать, то ли поступать в техникум: «уперлась, сгреблась, умотала за кудрявым парнем, дура». Именно такую версию должна была поддерживать Зойкина тетушка, и она могла преподнести ее сочно, красочно и в лицах кому угодно, не только соседям. Вряд ли кто-то из знакомых тогда встревожился, вот только не надо было встречать односельчан здесь, тем более в обществе двух странных «геологов». Однако Бог миловал, и до магазина они дошли благополучно. Небольшой, в один отдел, но емкий магазинчик был обычным бревенчатым домом с покосившимся, казенного вида крыльцом и металлической полосой поперек двери, запиравшейся висячими замками. Торговали здесь абсолютно всем, начиная с игрушек и кончая гнилой картошкой. В магазинчике по случаю рабочего дня совершенно не было посетителей. Полупустые прилавки, на которых лежали ссохшиеся от времени образцы товаров, казалось, проросли пылью. Сонная, грубо накрашенная продавщица не обратила на вошедших особого внимания — кроме местных, в поселке бывали геологи, солдаты и вольнорабочие с окрестных шахт. У нее вызвало некоторое удивление, что Димка сразу начал отбирать книги, коих стояло целых три полки — историю партии, избранные речи Шелленберга в трех томах, «Историю моей родины» и прочее в том же стиле. Не очень эта подборка вязалась с мятой одеждой парней; но когда они, в дополнение к книжкам, заказали ящик водки, продавщица снова впала в сонное оцепенение. Ребята взяли коробку дешевых рыбных консервов, шесть буханок хлеба, два килограмма сладких сухарей, двадцать пачек табаку и папиросы, соль, спички, мыло, два солдатских счетчика гейгера, из тех, что цепляются на карман, как авторучка, черный резиновый плащ и несколько пар грубой обуви. Еще набрали кое-что по мелочам, после чего парни принялись между собой препираться, считая смятые в комок рубли и марки — маркой здесь назывался бумажный полтинник, и заказали, кроме ящика, пять, нет, шесть бутылок водки. Продавщица понимающе усмехнулась им яркими губами и что-то хотела спросить, но тут к прилавку подошла Зойка и канцелярским тоном поинтересовалась, есть ли в магазине ватман, красная тушь и плакатные перья на четырнадцать. Продавщица сказала, что ничего этого нет и не бывает, и спросила, что это такое, перья на четырнадцать, а Зойка с чисто семейной деликатностью объяснила, что на четырнадцать, дура крашеная, значит на четырнадцать.
Сразу после этого скалолазы рассчитались и ушли. Продавщица, демонстративно уткнувшись в блеклый, из плохой бумаги журнал, даже не смотрела им вслед.
— Наконец-то! — Женька взял новенькую, вишневого цвета книжку в жесткой обложке и спросил: — Это все?
— Ну что ты. Бона, целая сумка макулатуры, — Ромка, улыбавшийся шире ушей, небрежно пнул большую сумку с оторванной и наспех подвязанной ручкой.
— А Димка где?
— Димка у девчонок разгружается.
— Все нормально?
— Все как ты велел. Про пишущую машинку не спрашивали, спросили про ватман и красную тушь. — Зойка хихикнула. — А зачем все это, Женя?
— Психология. — Женька жадно листал «Историю партии». — Неявно наводит на мысль, что вы из какой-то организации. Лояльные граждане должны расписывать плакаты и лозунги, тогда как для бродяг, вроде нас, красная тушь и ватман вещи бесполезные. Как и пишущая машинка.
— А, ерунда все это. Мелочи. Там и так никого не было.
— Мелочи, не мелочи… Вся жизнь из мелочей. Здесь, как в макияже. Важен результат.
— Какой такой результат?
— Какой?
— Кстати, — деликатно кашлянув в ладошку, в разговор сбоку влез Ромка, — как насчет плакатов и праздника? Народ интересуется. В смысле, водочки отпить.
— Покупки водкой маскировали?
— А что? Конечно. Пригодится. Двадцать пять бутылок. Одну по дороге. Грелись.
— Пригодиться-то она пригодится. Вот только от Димки ее надо спрятать. А то она пригодится за два дня.
— Нет, серьезно. Народ умаялся. Праздника хочется.
— Конечно, конечно. Будет вам праздник, — Женька понимающе кивнул. — Шашлычок, водочка, настоечки, папироски, грибочки. Оттянемся как положено. А на сладкое — девочек.
Ромка насупился и молчал. Не верил.
— И для девчонок — то же самое. Водочку настоим на кедровых орешках. Только на сладкое мальчики.
Теперь на Женьку косо посмотрела Зойка. Хмыкнула, покачивая в руках вишневого цвета книжку. Желание шмякнуть его книжкой по башке боролось с уважением к командиру. Женька помолчал, выдерживая паузу, потом улыбнулся.
— Нет, в самом деле. Расслабиться можно. На один вечер. Тем более что скоро нам, видимо, отсюда уходить. Но много пить не будем, водка еще понадобится.
До двадцать седьмого года никаких отличий в истории двух миров обнаружить не удалось. Февральская революция. Октябрьский переворот, кровавая бойня гражданской войны, победа красных на всей территории России, за исключением Финляндии и Польши. Революция в Германии, революция в Венгрии, разгром спартаковского движения, разгром венгерской Красной армии, убийство Либкнехта и Люксембург — все копировалось один к одному. Далее, когда при свете костра читали о почти одновременном принятии «Сталинского» устава РКП(б) и программы НСДАП в Германии — в учебнике подчеркивалась эта параллель как изначальное единство братских партий, среди скалолазов возникли разногласия. Гера считал, что в «их» истории такого эпизода не было, а Димка, напротив, настаивал, что был. Остальные особенно не вмешиваясь, внимали спору и аргументации «авторитетов».
Наругавшись вдоволь, решили, что это несущественно.
Существенное начиналось с тридцать второго года. В нацистской партии на первые роли выходит Адольф Гитлер, здесь более известный как Шикльгрубер — он побеждает на выборах, опередив Рема и Гиммлера. Гитлер становится фюрером, официальным вождем. В учебнике со снисходительной иронией сообщалось об истеричной нервности, непредсказуемости и легковесности этой фигуры. Проводилась параллель с фигурой Керенского — «временный лидер». В Кремлевских коридорах Гитлер шел под псевдонимом «Ледокол»; имелось в виду, что этот человек должен был взять на себя всю грязную работу по захвату власти и затем уйти в небытие, проложив дорогу реальной политической фигуре, до поры остающейся в тени. «Настоящим творцом германской революции», по учебнику, был Рем. Но пока Гитлер впереди. Появляется и исчезает Ксавер Шварц, принявший очень, очень крупную сумму денег в казну национал-социалистов. Эту фамилию вспомнили и Гера, и Димка, здесь история повторялась один к одному. Через несколько месяцев Шварц погибает при невыясненных обстоятельствах. Но если в их мире так и осталось неизвестным, кто профинансировал нацистов буквально накануне выборов, когда они проигрывали все ставки и катастрофически нуждались в деньгах, то здесь по этому вопросу ясность была полной — со страниц учебника мудро усмехался Человек с трубкой. Разумеется, деньги передавались не под фанатичного, непредсказуемого Гитлера, а под Рема, реального германского лидера тех лет. Впрочем, Ксавер Шварц и здесь погиб. Погиб случайно, совершенно случайно и в те же самые дни, не успев даже толком отчитаться за астрономическую сумму денег.
И, наконец, обнаружилось то, что действительно взломало историю, пустив ее по совершенно другому пути.
Тридцать четвертый. Германия. Рем, ближайший соратник Гитлера, его друг, правая рука — каждый из них считает себя главным, а другого своей правой рукой, публикует на Гитлера серьезный компромат. «Если рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее, ибо лучше часть плоти твоей погибнет, чем…» На Адольфа перекладывается вина за все и всяческие перегибы новой власти, на страницах газет, а кое-где и на улицах вспыхивает бурная полемика с мордобоем. Гитлер чувствует неладное и пытается привести в боевую готовность верные ему воинские части, но не успевает. У него вроде бы больше власти, но у него в прямом подчинении намного меньше людей. Его приказы саботируются, его курьеров и соратников берут под арест. Начинается «ночь длинных ножей» наоборот: идет резня и междоусобица среди нацистов. Но здесь этот эпизод назывался «чистка крови» и заканчивался не в пользу Адольфа.