По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья
Шрифт:
– Я в смятении, – признался земледелец, – совсем запутался. – По правде говоря, не смогу дать ни одного дельного совета.
– Вы уже дали его, сказав правду. Опыт и молодость, это такие союзники, которые обязательно найдут правильный ответ. Главное, что нас уже двое. – Джен-Джемин положил руку на плечо старику.
– Я… – Чао-Линь задохнулся от подкативших к горлу слез умиления. – Прожил жизнь, так и не встретив верного друга, кому бы доверился от всего сердца, с кем можно было бы поговорить откровенно. Угнетенный народ, в первую очередь, лишается взаимного доверия. А без этого человек не может сблизиться с другим человеком, подружиться по-настоящему.
– Ну, значит,
– Покорил тангутов, завладел их богатствами.
– Это только на первый взгляд. На самом деле он в два захода сумел угнать лошадей и тягловый скот тангутов, наших лошадей и наш скот, который содержали они! Теперь мы не можем в имеющиеся сроки нарастить численность лошадей, не способны подготовить нужное количество всадников: наши конные войска парализованы.
– Надо же! А я об этом и не подумал!
– Как вы могли подумать? Ведь у нас никто ничего не знает, все покрыто тайной. И я, понявший его ход с табунами лошадей, вынужден помалкивать и никого не пытаюсь убедить, что Чингисхан не просто конокрад, как полагают наши правители, а мудрый завоеватель!
– Выходит, сколько бы ни мобилизовали мы народу, сможем собрать только пешие войска?!
– Да, именно так! А как сражаться пешим строем с людьми, которые всю свою жизнь проводят верхом на лошадях? Их не догонишь и от них не убежишь!
Когда за дверью послышались голоса, Джен-Джемин проводил старика через потайной вход.
– Поскольку мы с тобой оба находимся под неусыпным надзором, лучше нам встречаться впредь так, чтоб никто не видел. Послезавтра загляну к вам под предлогом объезда окрестностей Стены.
Многие века историки бьются над разгадкой причины падения Китая. Как случилось, что сильный, великий числом и умением народ, столетия единолично властвовавший на своей исконной обжитой, ухоженной и плодородной земле, сначала завоевали кидани, а потом – чжурчжены. Понятно, что распад такой громадной страны не происходит в одночасье. Беда, как болезнь, вызревала исподволь в течение многих и многих лет. Если внимательнейшим образом перечитать и сопоставить труды ученых и исследователей, многие стороны вопроса начинают проясняться. Но в равной степени, чем зримее становятся возникшие тогда противоречия, тем все больше возникает путаницы и тайн.
Хани развивались уверенно, наступательно и продолжительно, подобно таежной чаще. Окружающие народы рядом с ними напоминали кратковременным цветением полевые травы. А если говорить о киданях и чжурчженах, то они вообще были полудикими, не имея ни научных знаний, ни письменности, ни образования, ни традиций, накопленных веками! Этих народов в прошлом практически не было на исторической сцене. Существовали кочевые племена, никогда на одном месте подолгу не жившие. Все богатство их помещалось в дорожных кибитках! В голове не укладывается: как можно было потерпеть поражение от таких соперников? Но еще сложнее понять: почему Китай, по существу, и не пытался оказать достойного сопротивления!
Конечно, очень много «неизвестных» оказалось благодаря тому, что народы-завоеватели впоследствии уничтожали неугодные документы, жесточайшим образом преследуя и наказывая тех, кто пытался сохранить и передать знания,
Чао-Линь, изучив историю своей страны, понял, что за многие десятки лет до того, как нагрянула беда, в императорской семье начались раздоры, вся родня разделилась на враждующие кланы. Никто уже не способен был думать о судьбе и будущем страны, каждый клан ради выгоды и обогащения лишь стремился посадить на великий трон своего ставленника. Со временем была забыта всякая мораль, остались лишь черная зависть и жажда власти. Каждый стремился подставить возможного соперника еще до того, как тот начал проявлять себя таковым. Оговорить, опорочить стало обыденным делом. Столько светлых голов, горячих сердец было погублено по ложным доносам, брошено в тюрьмы, покалечено. А тайных убийств – не перечесть.
Что хорошего можно было ожидать, если так недостойно, подобно беспородной челяди, вели себя представители лучшего, выдающегося рода, возглавлявшего всю страну? Нравственность пришла в упадок, расшатывая сами устои жизни, складывавшиеся веками. Гниль проникла во все прослойки общества. Народ, прежде всего, духовно захирел.
К тому же, как это всегда бывает, впавший в сумятицу народ стали преследовать то ежегодные наводнения, то засухи, которые обретали характер стихийных бедствий. В результате непомерного роста налогов даже в самые урожайные годы простые труженики перестали сводить концы с концами, начались голод и мор.
Уныние, равнодушие, неспособность мыслить, принимать решения, брать ответственность на себя стали нормой существования. От безысходности люди потеряли всякие нравственные ориентиры, они с легкостью разбазаривали нажитое предками, ломали, рушили.
Чем иным, если не равнодушием к народной судьбе, к будущему страны могла обернуться такие безоглядность и нежелание дорожить чем-либо, кроме своей шкуры? Размылись, рухнули берега, течение меняло русло.
И где Великому Китайскому илу как государству было найти силы для противостояния внешнему врагу, за многие века рядом с грозным соседом научившемуся строгим порядкам и жесткому правлению? Вместо необходимого объединения различные династии, роды и поселения стали использовать неприятеля в борьбе друг с другом.
Наконец, случилось то, что случилось: одна из противоборствующих сторон призвала на помощь чжурчженов и раскрыла перед ними ворота неприступной Великой стены.
Но даже тогда остальные не опомнились, не объединились против вторгнувшегося на их земли врага, а все так же продолжали жить междоусобицами. Когда были истреблены северные жители, южане радовались. Над бедами восточных смеялись хани западные. И так… пока их всех не поработил или не истребил пришлый народ.
Когда народом овладевает такая чрезмерная вражда и жажда мести, у людей словно затмевается разум. Они перестают понимать, что свой родной человек, с которым ел из одной посуды, пил из одного источника, жил в одной среде, несравненно ближе пришлого, пусть даже предложившего кратковременную выгоду, человека. Обиды можно простить, забыть, а из рабства выбраться очень непросто.
Чао-Линь мог судить о произошедшем некогда закабалении родной страны по отрывочным сведениям, запечатленным в тщательно отыскиваемых им скрытых письменах, по иносказаниям и легендам, дошедшим до него.
Пусть все эти сотни противоречивых причин естественным образом привели к развалу и упадку его великой страны, процветавшей в течение веков, но мозг, сердце не мирились, никак не желали признать виноватым свой народ. Как хотелось думать, что причина пришла извне!