По волчьему следу
Шрифт:
– Как они…
– Убирать навоз за свиньями – много ума не надо. Скорее всего, что-то он оставил… может, четкие установки дал. Скажем, сидеть тихо в сарае. А за его пределами слушаться приказов. Тут менталист хороший нужен. И то… не факт, что разберется.
Бекшеев сомневался, что поможет.
Люди… шли.
И становилось очевидно, что списки Бекшеева были неполны. Что в них попала едва ли треть пропавших. А значит, предстоит большая работа. Снять фото. Отпечатки пальцев. Сверить по центральным архивам. Проверить
– Двадцать три, - Новинский отер пот со лба. – Двадцать три человека…
И четыре покойника, обнаружившихся в дальнем углу. Они тоже сидели, только головы запрокинули. И погибли не так давно. На шее черными дорожками запеклась кровь. Приоткрытые рты. Распахнутые глаза. И мухи… Бекшеев тогда еще подумал, что мух он ненавидит.
Не только он.
– Связь, - сказал он Новинскому, который разглядывал покойников. Их тоже вынесли из сарая, уложив рядком. – Разорвалась. Или приказ был слишком жестким. Или… просто не выдержали. Направленное ментальное воздействие, если оно такое вот, давящее, мало кто выдержать способен.
– Тогда… тут должно быть кладбище… - Новинский отвернулся и снова вытащил портсигар. – Извините, но я с ума сойду, если не закурю. Я отойду, не стану мешать…
– Не мешаете, - Зима держалась рядом. – А кладбища не будет… свиньи же.
– Что?
– Думаю, покойных скармливали свиньям, - повторила она. – Это логично…
– А свиньи… они же… они же траву едят!
– Вообще-то они жрут все, что видят. И дерьмом не брезгуют. И мясом… разным.
– Твою ж… - Новинского вновь согнуло в приступе рвоты, на сей раз сухой. Тело сотрясалось, а сигарета, выпав из пальцев, оказалась в луже желудочного сока. – Они… свиньи-людоеды… свиньи…
– Лучше бы свиньи, - Зима не собиралась щадить чьи-либо чувства.
– Т-то есть…
– Из человека тоже можно сделать колбасу… хотя… вряд ли.
Новинский разогнулся. Он дышал ртом и сипло. И первым делом огляделся, убеждаясь, что солдатики отошли. И верно, только слухов о колбасе из человечины им не хватает. Этакое… не забудется.
– Эти вон, из сарая, тощие в конец… из них много колбасы не накрутишь. Небось, держали, выжимали из людей, что получится… а там, если покойник, то и… тут же все для разделки есть.
– Раньше… мне всегда казалось, что любое знание во благо. Но… честно… я больше не хочу… знать, - Новинский сделал глубокий вдох. – Хотя да, объясняет… только там, в деревне… почему тоже… не прибрали? Мертвецов?
– Потому что тащить далеко. По лесу. И мало ли, на кого наткнешься… вот и кинули, - предположила Зима, принюхиваясь. А потом посмотрела на дом. И сказала. – Вот как-то совсем туда возвращаться не тянет. Там… он мертвый. Как человек. Дома тоже могут умирать.
И заглянув внутрь, Бекшеев убедился, что она была права.
Дом был мертв.
И
Те, которых нет.
Грязь. Пыль. Старые шкафы. Паутина. И следы чьих-то ног. Ночная ваза. Букет сухих цветов. Ощущение пустоты и неправильности. Разве что кухня оставалась обжитой.
На леднике нашлось мясо.
И увидев его, Новинский торопливо сунул в зубы сигарету.
– Слышал, - пробормотал он, - что в Индии есть люди, которые мяса не едят. Вот и я тоже… не буду… кажется… некоторое время так точно. Это ж… печень? Чья?
– Не знаю, - вынужден был признать Бекшеев. – Я, к стыду своему, свиную печень от человеческой не отличу.
– Вот и я… печень… печень я больше никогда… у меня дед был охотником, - Новинский, плюнув на все правила, закурил. И дым наполнил тесное помещение, вытесняя прочие запахи. – Он… говорил… что в прежние времена считали, что именно в печени живет душа зверя. И что, если добыл сильного зверя, то надо эту печень съесть… сразу только. Вырезать и съесть. Чтоб их всех…
Печень забрали.
И мозги, явно человеческие, замороженные до состояния ледышки. И что-то, кажется, еще. Описью занимался Тихоня, у которого сил даже на то, чтобы материться не осталось.
А домой…
Домой они вернулись затемно.
И Зима решительно сказала:
– Если ты сейчас не отправишься спать, я тебя целительнице местной сдам. На опыты.
А Бекшеев решил не спорить, потому что споры требовали сил. Сил же у него не оставалось никаких. И уже добравшись до кровати, он просто рухнул, как был, в чужой одежде, которую тоже подобрали в госпитале, пропитанный вонью всех мест, где ему случилось побывать, обессиленный и…
И снова поляна.
Туман.
Шепот Зимы, которая что-то да видит в этом тумане. Различает. А он, выходит, не видит и не различает. И теперь разум – а Бекшеев определенно осознавал, что пребывает во сне – пытался разобрать увиденное, отыскать причину своей прежней слепоты.
Но ничего.
Просто тени.
И было ли что-то, кроме этих теней? Лица… женщины у корней дуба. И той, с фото в доме, старых, поблекших… и Анны.
Такие похожие.
Совпадение?
Или…
Или еще одна часть головоломки. Обычно, разгадав, Бекшеев испытывал радость. Теперь же – пустоту, ту, заполненную белым туманом и мертвецами, которые и вправду сделали все сами.
Он не проснулся, скорее очнулся вскоре после рассвета. И уже в ванной комнате долго тер шкуру, раздирая жесткой мочалкой едва ли не до крови.
А потом переоделся.
Посмотрел на себя в зеркало. Да уж… краше в гроб кладут? Может, и так, но сейчас он, Бекшеев, определенно был жив.
– Поднялся? – Зима уже ждала внизу. С горячим какао и булочками.