По волчьему следу
Шрифт:
– Все… хорошо, - я обхватываю Девочку за шею. От нее слабо пахнет псиной и еще болотом. Как от Мрака когда-то. – Все уже… хорошо… это сон. Просто сон.
Мой голос звучит слабо и сипло.
И Девочка тычется носом в шею, ворчит, а потом мокрый язык её стирает пот с моей щеки. Вот ведь… нежности… Мрак, тот чаще кусал, когда ему казалось, что я медленно иду. Или вот в слезы ударяюсь. Тогда-то я и разучилась плакать.
Или позже.
Надо подняться.
За окном темень. В этом городишке фонари гасят рано, и сам Бешицк, и окрестности его погружаются
Душно.
Комарье звенит. Надо… надо в постель вернуться, но от одной мысли об этом дрожь пробирает. Что-то слишком уж чувствительной я стала.
Встаю на корточки. И Девочка тычется носом в живот, чуть поскуливая.
– Все хорошо, - повторяю скорее для себя, чем для нее. – Все хорошо…
Поднимаюсь.
И подхожу к окну. Прислушиваюсь. Комната Софьи на другой стороне. Как хозяйка и обещала. Две квартиры с одной ванной. Ванна пригодилась вот. Приехали мы поздновато – пока до города добрались, отметились в управлении, дождались грузовика военных, проводили его к госпиталю, где Бекшеев лично наблюдал за выгрузкой тел. Ну а потом уже и на квартиру.
Там-то ванну я и заняла.
Сразу после ужина, который был простым, но сытным.
Ладно… вода смоет. Вода всегда смывает дурное. А спать смысла нет. Все равно больше не усну. Глаза вот закрываешь, а перед ними стоит матушка с лопатой и…
Вода.
Вода текла едва теплая, ну да и такая сойдет. Девочка, плюхнувшись на зад, наблюдала за мной превнимательно. Кажется, она до конца не поверила, что со мной все в порядке.
– Не спится? – Софья не стала стучать.
– Сон дерьмовый, - ответила я честно. – Как и все это дело.
На Софье была длинная байковая рубашка в пол, которая скорее подошла бы старухе. А ведь Софья молода. И красива.
Дар опять же.
Пожелай она найти себе супруга… хотя, и нет, не стоит. Я к ней привыкла. А она ко мне. Да и не в этом дело даже. А в том, что супругу будет нужна не она, а этот вот, пробивающийся сквозь блок дар.
– Извини, если разбудила.
От полотенца едва слышно пахло сыростью. И лавандой. Но хоть не апельсинами, все хлеб.
– Ничего. Я вчера выспалась, и теперь тоже ни в одном глазу… ты права, сны здесь беспокойные, - Софья отступила, позволяя мне пройти. А тонкая её ладонь коснулась морды зверя. И Девочка ткнулась в эти пальцы, наклоняя голову, выпрашивая ласку.
– И тебе снятся?
– Мне всегда снятся, - сказала Софья.
– Ты не говорила.
– А зачем?
– И что ты видела?
– А ты?
Я задумалась. А потом честно ответила:
– Маму. Она месила тесто… в нашем доме. Стол вот помню четко. А потом она полезла в печь, и достала голову.
– Чью?
– Не знаю. Не рассмотрела. Это имеет значение?
– Наверное, нет.
Я натянула свою рубашку. Тоже не лучше. Байковая и в пол. Помнится, в Петербурге, в недолгое мое бытие княжной, я заказала себе иных, из тончайшего батиста.
И еще шелковых.
Легких, игривых, таких, что у самой дух перехватывало… где они, к слову? Надо же, не помню. На Дальнем в батистовых я мерзла. Шелк и вовсе оказался скользким и холодным, а кружево вдруг показалось колючим. То ли дело мягкая фланель.
– Мы как две старухи, - поделилась я мыслью. – Бессонница. Ворчание. И фланелевые рубашки.
– Еще шали пуховые, - Софья улыбнулась. – Хочешь сушек?
– Хочу. Так что там со снами? Они по делу или как?
– Сложно сказать… на Дальнем дар… с даром сложно. Он молчал и молчал. Вот… когда пары составляла, прогнозы делала, то и просыпался. В картах иногда мелькало что-то. И та шахта…
Сушки Софья держала в шляпной коробке, поставленной на широком подоконнике. Если подумать, вариант ничем не хуже прочих.
На кровать садимся вдвоем.
Две старухи.
Правда, шаль только у Софии, но мне и так неплохо.
– Мы давно не разговаривали, - произношу то, что мучало, оказывается. А я и не понимала, насколько оно мучает, что сидит занозой в душе, мешает.
– С тех пор, как переехали.
– Начинаю думать, что переезд был ошибкой.
– Сбежать собираешься? – она знала меня, пожалуй, лучше меня самой. И пусть слепая, но видела насквозь. Да и слепота эта… София молча взяла с подоконника кружки, поставила на стол, наполнила лимонной водой из высокого графина. И двигалась она спокойно, плавно.
А может, нет никакой слепоты?
Была да вышла?
И Софья тоже притворяется. Я ведь знаю, насколько хорошо люди умеют притворяться.
– Нет, - гоню от себя эти мерзенькие темненькие мыслишки. – На Дальнем я… я пряталась.
– Не одна ты.
– И ты?
Софья подала мне кружку. От лимонной воды пахло травами, мятой, пожалуй, и еще базиликом. Кто добавляет в лимонад базилик? Это местная мода, что ли?
– Знаешь… сложно. Когда тебе говорят, что ты видишь судьбы мира… что даже больше, можешь на них влиять. Выбрать вероятность. Рассчитать. Подтолкнуть. И люди, как послушные фигурки, подчиняются, выполняют, проталкивая именно её, эту вот нужную вероятность.
Сушку она разломила в ладони.
И половинку протянула мне.
Я взяла.
Сушки люблю… наверное, даже больше, чем шоколадные конфеты. Хотя шоколад тоже люблю. Нам с Одинцовым перепадал он в спецпайке. Правда, горький, твердый, но все одно вкусный до невозможности. И сушки.
– Потом… потом я поняла, что все не так. И что я далеко не всемогуща… что на самом деле я – заигравшаяся девочка с выгоревшим почти даром. А потому не слишком-то нужная. Даже опасная.
Софья присаживается на стул.
Спина прямая. Волосы рассыпались по плечам. Они у нее слегка завиваются, и это красиво. Она и сама красивая.
А я?
Как-то… не то, чтобы не думала. Думала. Там, в столице, когда княгиней стала. Тогда меня окружали люди и зеркала. Зеркал я боялась больше. Они, в отличие от людей, не льстили. И показывали меня такой, какой я была – несоответствующей.
Месту.
Положению в обществе.
Дорогим нарядам. Украшениям вот.
– Дар заблокировали. Ты знаешь.
– Знаю.