По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Шрифт:
Разве не стыд, не позор для той же гордости княжеской, что иноземцы удерживают русских князей от злодеяний на Русской земле? Король Венгерский, сын Белы Андрей, явился со своим войском, чтобы защитить малых детей Романа, не пустить к Галичу дружины Чермного, Рюрика и, конечно, половцев, которых Рюрик опять позвал. И свату, Мстиславу Романовичу, пришлось убираться восвояси. Теперь пусть забудет сват Мстислав о том, что был другом великому князю.
Впрочем, Бог с ним, со Мстиславом. Он свое получит непременно, как и всякий, кто связывается с Ольговичами. Не это событие обидело великого князя, а то, что явилось следствием неудавшегося похода на Галич.
Весь народ галицкий, а также вдова Романа — та, на которой он женился, загнав в монастырь Рюрикову дочь, —
Но тут опять вмешались Ольговичи, которые в Галиче имели много сочувствующих из числа обиженных Романом. Эти-то сочувствующие и подняли в городе шум, доказывая всем, что Ярослав Всеволодович слишком юн, чтобы управлять Галичем, а великий князь, его отец, слишком удален от галицких земель, чтобы суметь их вовремя защитить. Был большой спор, несколько дней спорили, и за это время обе стороны успели отправить посольства — одни к Ярославу в Переяславль, другие — в Новгород Северский, за Владимиром Игоревичем, сыном покойного Игоря Святославича. Вторые послы оказались проворнее.
Великий князь не знал, гневаться ему на сына своего Ярослава или нет. Все получилось не к чести великого князя. Ярослав, обрадованный предложением, бросился в Галич, но там уже сидел Владимир Игоревич, и Ярослав со стыдом вернулся в Переяславль. Почему поехал, не посоветовавшись с отцом? В свои пятнадцать лет посчитал себя достаточно опытным и умным, чтобы такие важные дела решать самостоятельно? Теперь вся Русь смеется: дали сыну великого князя Владимирского от ворот поворот!
Впору в самом деле разгневаться на Ярослава. Но, с другой стороны, Ярослав показал хватку, не стал ждать, пока отец ему присоветует, сам отправился сесть на великий галицкий стол. И не его вина, что опередили. Многое в жизни случается не по нашей вине. Следует простить самовольство Ярославу. А что честь великого князя задета, так ведь еще ни разу так не случалось, чтобы сделавшие это не были наказаны.
Великий князь еще подумает, как наказать Ольговичей. Хотя, если говорить правду, в последнее время он, узнавая о них новости, чувствовал какую-то растерянность: Ольговичи теперь не те, что раньше. Не знаешь, как и обращаться-то с ними. То ли времена переменились, то ли люди другими родятся. Он, Всеволод Юрьевич, на этом свете живет уже достаточно долго, чтобы сравнивать.
В былые времена как-то по-другому все было. Да, и жестокости хватало, и предательства. Но что-то ведь было и хорошее. Великому князю все чаще вспоминались былые времена, ушедшие люди. Даже враги его, с которыми столько боролся, казались теперь милее. И какие были враги! Киевский Святослав, например. От него, конечно, всегда приходилось ожидать зла, но ведь какой был государственный ум, как мыслил — заглядывал далеко вперед! Право, даже жаль, что не получилось с ним дружбы. И не могло, конечно: Святослав никогда не простил бы Мономаховичам, что отняли у Киева значение стольного города. Но ведь гнев Святослава и понять можно: в своем возвеличивании он видел путь к укреплению всей Русской земли. Поэтому и злился на Всеволода Юрьевича, который ему мешал. Ну и что же, что князь Святослав ошибался, не мог разглядеть, что не в Киеве, а во Владимире возродится былое русское могущество. Зато думал не только о себе, но и обо всей земле.
А какие были витязи! Храбрый Мстислав. Да хотя бы и тот же Игорь Святославич, про того даже песню сложили.
А эти, новые! Их отцы и деды — чего говорить — не ангелы. Но все-таки значительные люди, не лишенные представлений о чести, долге, совести. У новых же князей, у молодой поросли этой, кроме жадности, никаких представлений нет. Взять хоть последние галицкие события. Будь Святослав на месте этих князей, которые на Галич ходили, так он бы, захватив
Такие мысли посещали великого князя все чаще, и он, думая о молодых, явившихся на смену старым, невольно вспоминал о своих детях — они-то какими окажутся? Самое обидное было, что он этого не узнает никогда — как князь Мстислав Храбрый никогда не узнает о бесчинствах брата Рюрика, как Святослав не увидит, что творит Чермный. От сознания такой несправедливости у великого князя руки опускались. Неужели его сыновья обнажат друг против друга мечи, станут разорять и жечь города, которые великий князь украшал и укреплял? А то и сам Владимир будут отнимать один у другого, в монастырь княгинин, на могилу матери своей, пустят поганых? Того гляди, и на его, великого князя, могиле остановит половец узкий свой взгляд и подумает: а не ободрать ли с князя, лежащего здесь, богатую одежду — лошади на чепрак или бабам своим на украшение да забаву? Бесили великого князя такие мысли, а взбешенный, он сразу начинал перебирать в уме: кто? Кто из сыновей может оказаться злодеем?
Меньше всего великий князь грешил на Константина. Юноша рассудительный, честный, не зря мать, княгиня Марья, его больше всех любила. Такой не станет супостатничать. Хорошо, что он старший и великое княжение унаследует. Но вот кто из братьев сможет ему позавидовать так сильно, что забудет и о старшинстве Константина, и о долге перед предками и потомками своими? Уж не Георгий ли? А может, малолетний Иоанн вырастет злодеем? Как узнать? И что нужно делать, чтобы такое не случилось? Распустить ли сыновей теперь же по уделам, подальше друг от друга? Или уже сейчас подчинить их Константину? Или поделить между старшими великое княжение?
Ничего из того, что приходило на ум, великий князь сделать не мог и не хотел. И в конце концов неизменно приходил к выводу: пусть все идет как идет, Бог рассудит братьев, а ему, Всеволоду, умнее судьбы не быть.
И без того как-то невесело жить стало. За время болезни жены успел отвыкнуть от забав: и на ловлю звериную редко ездил, и шумные застолья потеряли свою прелесть. Слишком много появилось вокруг угодливых лиц, скучно стало пировать с людьми, с которыми и шуткой не перебросишься, — они-то готовы хохотать над каждым твоим словом, будто ты невесть что смешное сказал, а сами уж шутить разучились, все норовят великому князю что-нибудь верноподданное сказать. Хвалят его, кричат, что он — самый великий среди государей земных. Это-то великий князь и сам про себя знает. И это приятно, да чего греха таить — опьяняет не хуже вина. А вот скуку жизни почему-то не излечивает. Но это и справедливо: великий государь всегда одинок, и если ему скучно, значит, во владениях его все в порядке, с подданными никаких бед не происходит. А люди, с которыми скучно не было, все умерли… И Марьюшка, и Юрята верный. В монастыре доживает свой век ключница Фимья. А новых милых людей возле себя не завел, да в его годы это и невозможно. Друзья заводятся в юных летах, когда душа мягкая и в нее, как в глину, впечатывается дружеский образ. Потом душа, как глина в печи, обжигается, твердеет, образ остается навсегда, а нового уже не оттиснешь.
Но хорошие люди все же попадаются. Вот взять хоть этого — Мишу. Молодой, а понимающий. Его к великому князю приблизил Захар, кравчий, тоже уж в земле теперь. Вот человек был — услужлив и расторопен, а помер — вроде как память о себе оставил. Великий князь, глядя на Михаила Борисовича, частенько Захара вспоминал.
Да, он ведь, Миша-то, еще что-то хотел сказать. Память стала подводить великого князя, что ли?
— Ты ведь еще что-то хотел, Миша? — спросил Всеволод Юрьевич.
— Да и не знаю, государь, как сказать тебе, — настороженно произнес Михаил Борисович. — Вроде и неловко сейчас, когда такое творится.