По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Шрифт:
Но дело обстояло и вовсе не так, как думалось. Подъехавшие пятеро оказались обычными половцами-куманами, к тому же сносно говорившими по-русски. Спешились, упали на колени перед Всеволодом и объявили, что они воины хана Емяка-обы, ведет их на Великий город один булгарский князь, чтобы отомстить родичам за какие-то обиды. И этот князь булгарский просит позволения служить такому большому войску и готов встать под начало большого князя.
В это мгновение Всеволод почувствовал себя будто просыпающимся от стыдного сна, когда первым желанием становится оглянуться, посмотреть — не видел ли кто только что происшедшего со мною во сне? Вот тебе и силы адовы! Все здесь точно так же делается, как и на Руси. Так же режут друг дружку князья-родичи, так же готовы нанять себе
Нет, понял Всеволод, если этих несчастных булгар, затворившихся сейчас, наверное, в своем Великом городе, считать силами тьмы, то тогда надо воевать со всей Русской землей. Просто все везде одинаково. Может, где-то получше, где-то похуже, но суть одна. Всеволод понял, что никакой священной войны нет, а идет обычный военный поход за добычей. Надо же куда-то дружину водить, чтоб не застоялась.
Он тут же потерял к походу всякий интерес. Однако отменить поход было нельзя, да и не стоило, раз прошли такой долгий путь. Булгарскому князю с его половецкими наемниками было милостиво разрешено присоединиться к войску великого князя Владимирского. Восхищение булгарина и Емяковых воинов — о, они, конечно, слышали про великого князя — не польстило самолюбию Всеволода. Он уже забыл о своих мыслях, мучивших его почти целый год. К счастью, он умел быстро забывать, если хотел: сумел справиться и со стыдом за самого себя — чего только не придет в голову от безделья, хорошо еще, что никто не знает об этом. Он понял, что и булгарский князь, и хан Емяк вполне могут как-нибудь сговориться и пограбить его вотчину или рязанские уделы, и надо бы им внушить, что дело это безнадежное и гибельное.
Великий город серебряных булгар, открывшийся перед войском Всеволода, выглядел как все города, приготовившиеся к осаде: закрытые ворота, высокие стены, сложенные из камня, без деревянных накатов, как на Руси, но с бойницами. Перед главной городской стеной еще были построены земляные укрепления — невысокие валы, перед ними рвы — преграда для конницы. За каждым валом поблескивали во множестве шлемы и наконечники копий — булгарская пехота готовилась во всеоружии встретить врага.
Стало ясно, что с лету город не взять. Решили, как обычно, разбить стан и готовиться к долгой осаде. Как только его шатер был поставлен, Всеволод созвал совет: рассудить, как вести осаду, расспросить булгарского князька, что там у них в Великом городе за укрепления, откуда их сподручнее взять и сколько примерно войска может быть на стенах. Булгарский князек готов был отвечать, но тут снаружи послышался шум битвы, и весь совет вышел из шатра — узнать, что происходит.
Всеволод ощутил, как сердце упало: это, конечно, юный князь Изяслав со своими тремя сотнями дружинников не стал ждать окончания совета, ринулся на земляные укрепления. Не уследил за племянником великий князь. Ничем не смог помочь Изяславу и немой телохранитель Всеволода, бросившийся по знаку его спасать юношу. Через несколько минут приступ как бы сам собой закончился, дружина Изяслава откатилась назад, оставив на валу и рогатках несколько мертвых тел и бьющихся лошадей, а самого молодого князя принесли к шатру со стрелой под сердцем. Князь Изяслав хотел оправдать высокое предназначение, о котором ему столько твердил Всеволод, и теперь прощался с молодой жизнью, так ничего и не оправдав.
Для Всеволода война сразу закончилась. Он передал управление войском воеводе Ратишичу, велел внести племянника в шатер и целых десять дней не отходил от него, пытаясь хоть как-то загладить свою вину перед умирающим Изяславом. Осада продолжалась, но попытки приступа больше не было.
На десятый день великий князь велел снимать осаду и уходить. Вид неприступного города уже успел охладить самых рьяных охотников до добычи. Обратно двигались быстро, Всеволод надеялся доставить Изяслава домой живым. Возле того места, где они оставили свои ладьи, виднелись следы большой битвы, которую белозерская дружина вела здесь с булгарами, пока все войско топталось под стенами Великого города. Белозерцы разгромили поганых,
Всеволод с небольшим отрядом сопровождения повез тело племянника во Владимир. Белозерцам приказал гнать ладьи обратно, а войско с воеводой отпустил в Мордовскую землю за добычей, чтобы хоть этим оправдать поход.
Во Владимире Изяслава похоронили со всем почетом у соборной Успенской церкви. Вскоре вернулся Ратишич с дружиной, приведя пленных и множество скота. Теперь пути в булгарские земли были дружине ведомы, и ее можно было время от времени туда посылать, чтобы не скучала.
Прошел еще год. Русь, на время забывшую о внутренних распрях, беспрестанно тревожили здешние враги. На западе литва опустошала новгородские владения, и князь Новгородский Ярослав Владимирович, не зная, что противопоставить врагу и как это делается, все больше раздражал и восстанавливал против себя своих подданных — новгородцев.
На юге против половцев объединились Рюрик и Святослав, разбили их, взяв семь тысяч пленных и самого хана Кобяка, которого вскоре казнили на Святославовом дворе в Киеве. Победа была полная, поганые далеко отступили в степь. Еле спасся знаменитый хан Кончак.
Великий князь Владимирский не принимал участия ни в войне с литвой, ни в битве с Кончаком. Когда новгородцы прислали сообщить Всеволоду, что больше не хотят иметь у себя князем его ставленника, Всеволод не почувствовал обиды, которая еще год назад, несомненно, вспыхнула бы в нем от такого известия. Новгород избрал себе в князья сына Давида Смоленского — Мстислава, ходившего со Всеволодом на булгар. Великий князь удовлетворился тем, что Давид спросил у него согласия, прежде чем отпустить Мстислава в Новгород.
Всеволод после неудачи булгарского похода и гибели любимого племянника, которого он хотел усыновить и в чьей смерти винил себя, перестал заниматься умствованиями по поводу великих целей своей жизни. Он стал больше времени проводить с княгиней и дочерьми, уже подросшими прелестными девочками, снова увлекся охотой, полюбил бить острогой рыбу, часто устраивал пиры, где пил больше обычного, с увлечением слушал рассказы очевидцев событий, происходивших на севере и на юге, и только радовался, что его земель война не коснулась. Он не посылал дружину на помощь союзным князьям, но легко отпускал ее на грабеж Булгарии и Мордвы. Большие дела, казалось, перестали заботить великого князя. Что-то умерло в нем — он это с грустью чувствовал. Ему не было любопытно, что ждет его впереди.
Одно обстоятельство, правда, сразу подчинило себе все помыслы и чувства Всеволода: осенью выяснилось, что княгиня Марья беременна.
Глава 20
Еще одной победой над Киевом явилось поставление во Владимир епископом игумена Спасо-Берестовского монастыря Луки. Единственное, в чем зависел Всеволод от бывшей южной столицы Руси, так это в церковных делах. Только киевские митрополиты, поставленные греческим патриархом, имели право назначать епископов в русских княжеских уделах.
Поскольку митрополит в Киеве был обычно греком, то и- старался утверждать епископами своих соплеменников. Присутствие во Владимире киевского ставленника вызывало у Всеволода досаду, потому что он, великий князь, волей или неволей вынужден был подчиняться владыке, навязанному со стороны, пусть хоть и по праву константинопольских патриархов. Всеволод решил этот вопрос неожиданно легко.
Когда митрополит Никифор прислал епископом суздальским и ростовским Николая — грека, великий князь просто выпроводил его и потребовал себе Луку. И давний обычай был сломан. Ни Святослав, ни митрополит Никифор не захотели перечить Всеволоду, и Лука был утвержден. Великий князь поселил его во Владимире и, таким образом, перенес епископский престол в свою столицу, благо Успенская церковь вполне отвечала всем условиям, чтобы считаться епископским кафедральным собором. Правда, Берестовский собор был пятиглавым, а Успенский имел одну главу, но Всеволод уже несколько раз обсуждал с Лукой возможность перестройки собора.