По всем правилам осадного искусства
Шрифт:
Студент достал из стола новую общую тетрадь, приготовил набор шариковых ручек, подаренных матерью, открыл форточку, чтобы проветрить комнату, а сам пошел на кухню чем-нибудь подкрепиться.
Заглянул в холодильник.
Почему раньше не тянуло писать?.. Или чем больше читаешь, тем меньше тянет к творчеству, и наоборот?.. Если у Марины скажут хоть одно доброе слово, начну копить деньги на пишущую машинку... В комиссионке их - завались...
Достал колбасу, масло, хлеб.
Для начала выдать бы страниц десять...
Студент просидел над раскрытой тетрадью всю ночь. Рисовал
– По небритой, мятой роже вижу, что шедевр готов, - Андрюха вошел в комнату.
– Завидую твоей работоспособности...
– Знаешь, я наконец-то понял, почему в наше время так поздно становятся писателями.
– Оттого, что поздно влюбляются, - Андрюха взял тетрадь.
– Настоящая любовь теперь посещает людей, увы, в достаточно зрелом возрасте, и исключения вроде меня только подтверждают правило...
– Я загорелся твоей идеей, устремился к листу бумаги - и вдруг подумал: о чем писать?..
– Конечно, о чертях, - Андрюха положил тетрадь обратно на стол. Под Булгакова!
– Понимаешь, для меня не было откровением, что писатели, как бы они ни уходили от реальности, строят свое произведение на фактах своей жизни. Пережитая ими боль, испытанное ими счастье - вот неисчерпаемый источник всех эмоций... А я, очутившись перед чистым листом, вдруг осознал, что мне не о чем рассказать людям, совсем не о чем...
– А детство?
– Детство было у каждого - а мое детство вряд ли чем отличается от детства любого другого; все мы шагаем по одним ступенькам, и все это на сто рядов давно обмусолено и обкатано.
– А учеба в университете?
– Конечно, весьма неловко вспоминать о пропущенных лекциях, дурацких практиках, косноязычных преподавателях... Можно еще припомнить, как забывал платить комсомольские и профсоюзные взносы, как на субботнике грелся на солнышке, как смылся из колхоза и потом достал липовую справку...
– Стоило из-за этого страдать всю ночь! Взял бы да написал о своей бабке... Ты же мне все уши прожужжал. Какая она была хорошая, какая добрая...
– О бабке Анне я сразу подумал, и когда понял, что, в сущности, ничего о ней не знаю, опешил... Вспомнил, что муж ее бросил еще до войны, что двое детей из трех умерли, даже не знаю, от чего... Вспомнил обрывки рассказов о ее работе на швейной фабрике и в театре... И все... Осталось от нее одно это кресло, которое скоро тоже выкинут... Оказывается, я и корней-то своих не знаю... Как-то стал мать расспрашивать, а она достала старую, всю изломанную фотографию, ничего не разберешь, - говорит, это прабабушка с прадедушкой - Петр и Анастасия, а отчества ихние уже не помнит... Не умел я бабку слушать, все некогда было - помню, то в футбол гоняли, то мультики смотрели, а потом, уже когда студентом стал, - просила: запиши, мол, для своих будущих детей факты прошлой жизни - смеялся, отмахивался, думал, успею...
– Ладно, побегу, мне еще пять листов чертить.
– Сейчас завалюсь спать на целый день... Представляешь, до сих пор даже влюбиться не мог по-настоящему... А то было
– Хочешь, я схожу на биофак, разыщу твою Марину и выясню отношения? Объясню твои чувства? Ты же никогда сам на это не решишься...
– Заткнись и сделай милость, исчезни! Рожа твоя мне за последние дни очень уж опротивела. Генератор идей! Мефистофель недорезанный!
– Я же хотел как лучше...
– Бывает.
– Ну, отсыпайся.
– Постараюь...
Через три дня, вернувшись из библиотеки, студент в один присест написал почти без помарок грустную новеллу, вернее, акварельный этюд, и после уже, перечитывая, удивлялся, почему вдруг именно сегодня вспомнил давнишнюю осень, старого пса без имени на покосившемся крыльце и мотоцикл у забора с разбитой фарой. Остальное придумалось как-то само собой - и письмо, что привез на этом мотоцикле почтальон в дождевике и фуражке с оторванной кокардой, и человек, проживающий временно в доме и ушедший в сырые сопки по палой листве, так и не дождавшись письма.
Студент переписал все начисто, сколол листки скрепкой, положил в дипломат.
На улицах уже зажгли фонари. Когда он пересаживался из троллейбуса в трамвай, повалил снег.
Вот и хорошо... Пусть все будет, как в тот вечер... Только на этот раз в дипломате - пять убористых страниц... Кажется, получилось хорошо... Даже при отсутствии сюжета, при традиционности характера... Есть какое-то грустное, особое настроение... А может, действительно, это начало чего-то настоящего, серьезного... И все началось с глупого, нелепого визита... Марина... Думал беспрестанно лишь о ней, хотел написать про нее, вспоминал, мечтал, клял - и вдруг: человек, уходящий в тайгу с ружьем на плече, уходящий, чтобы не вернуться, и старый пес долго смотрит ему вслед с крыльца, и запоздавший мотоцикл...
Когда подходил к дому и поднимался по лестнице, твердо знал, что теперь никакая сила не остановит. Прежде чем нажать кнопку звонка, отдышался, снял шапку, спрятал перчатки в карманы.
Только бы прочитал...
Дверь открыла Марина - все та же книга в руках - молча отступила. Он шагнул за порог.
– Мог бы и предупредить по телефону, - Марина поправила очки.
– Я, как это ни странно, снова к твоему отцу.
– К сожалению, папа уничтожает все черновики и варианты... Улыбайся - не улыбайся, а я имела удовольствие поговорить с твоим другом, по крайней мере он так отрекомендовался, кажется, Андрей или Алексей, - так вот, этот твой друг отыскал меня и объяснил твое поведение... При этом брал всю вину на себя...
– Значит, не судьба, - студент напялил шапку, повернулся к дверям.
– Да ты не огорчайся, папа все равно в Москве.
– Какая разница?
– студент вышел на площадку.
– Ты на меня сердишься?
– Марина вышла на площадку следом.
– За день рождения?
– Ни на кого я не сержусь, - студент поставил дипломат, повернулся к Марине.
– Я бы никогда тебе этого не сказал, да видно, не встречаться нам больше...
– Как торжественно.
– Люблю я тебя, - студент подхватил дипломат и, не оглядываясь, стал спускаться по лестнице.