Победа по очкам
Шрифт:
– Что значит шумели?
– Голоса были громкие. Хотя пить – не пили. Вот после того как съехали, он наутро и пришел ко мне с этим пакетом. – Женщина прошла в угол комнаты, приподняла доску пола и вынула завернутый в целлофан, уже знакомый Пафнутьеву обгорелый портфель Лубовского. Положив его на стол, она села на табурет и, скорбно подперев ладонью щеку, молча уставилась на Пафнутьева.
– Спасибо, – сказал он, но разворачивать не стал.
– Что-то важное? – спросила женщина.
– Надеюсь.
– Деньги?
– Нет, какие
– А в чем их носят?
– В кошельках. Но серьезные люди денег вообще с собой не берут. Обходятся.
– Как же без денег-то? Ни в один ларек не сунешься!
– А они в ларьки и не суются. Есть много мест, где все можно купить по карточке.
– Что, покажешь фотку, и все?
– Не фотку, конечно… Что-то вроде удостоверения. И там сказано, что деньги у тебя есть и ты можешь купить что угодно.
– Устроились, – проворчала женщина, но без зависти, просто отметила для себя новый вид расплаты. – И я бы не возражала. В электричке не вытащат из кармана, по пьянке мужик не пропьет, вместе с домом не сгорят. – Женщина кивнула в сторону тлеющего еще пожарища. – Устроились, – протянула она скорее одобрительно, нежели осуждающе.
– Ладно, спасибо. – Пафнутьев поднялся. – Вас, простите, как зовут?
– Дергачева я. – Женщина усмехнулась.
– А по батюшке?
– Антоновна.
Имени своего женщина так и не решилась назвать, то ли из скромности, то ли решила, что для имени она уже слишком стара, то ли подумала, что незнакомому человеку вовсе и не обязательно знать ее имя. Чисто деревенский подход – там тоже детей или никак не окликали, или совсем чужим именем, а то и попросту кличкой обходились – чтобы нечистая сила, не зная истинного имени, не смогла напакостить, в судьбу вмешаться, ножку по жизни подставить.
Пафнутьев не возражал, пусть так, подумал он.
Последнее время он все чаще ловил себя на том, что ему совершенно не хочется ничего никому доказывать. Если его посещала истина, если ему вдруг открывалась суть вещей, он охотно делился своим пониманием жизни, но не настаивал, как прежде, в яростном споре на своей правоте, не отстаивал той правды, которая открывалась перед ним во всей своей наготе, какой бы эта нагота ни была – прекрасная, или же наоборот, или же совсем наоборот.
Может быть, это была усталость, но скорее всего дело было в другом – весь азарт поиска правды и ее утверждение съедала обычная ежедневная работа. Именно здесь, на желтоватых страницах уголовного дела, ему вполне хватало охотничьего раздолья, именно здесь он доказывал, убеждал, утверждал, отводя душу и ублажая справедливость, как он ее понимал.
Да, этот момент надо подчеркнуть – у Пафнутьева было свое понимание справедливости, и далеко не всегда оно совпадало с общепринятым, изложенным в уголовных кодексах, комментариях, в докладах больших людей. Что делать, что делать, ребята, Павел Николаевич Пафнутьев в этом ничуть не отличался от нас с вами.
Какие законы, ребята, какое послушание! Дай бог просто человеческий облик не потерять, к звериному не скатиться…
А ведь бывает, случается…
И автор этих строк прекрасно знает, о чем говорит, на собственной шкуре все испытано, опробовано и усвоено. Это напоминает мне богобоязненных граждан наших, которые при случае не прочь попоститься, не слишком долгую службу отстоять, за компанию свечку поставить, лик святой облобызать, а уходя из церкви, могут даже лоб перекрестить, но уже на выходе, уже в воротах…
А в душе-то, в душе – язычники! Убежденные, не тронутые никакой верой язычники! И домового прикормят, и выпить ему поднесут, и через костер при случае попрыгают с разудалыми языческими воплями, идолу каменному поклонятся – а почему бы и нет, почему бы и нет, ребята?
А Дед Мороз, а Снегурочка? Кикимора болотная? А нетопыри, русалки хвостатые? А тот, что в реке живет? А тот, что на мельнице прячется? А тот, что из подполья за нами присматривает?
Так что наше условное или, как говорят ученые люди, виртуальное законопослушание, как и идолопоклонство, имеет тысячелетние корни, и я не уверен, что от этого надо так уж срочно избавляться, не уверен. Как ни крути, но за этим стоит здравый смысл, опыт тысячелетий и та нравственность, которой все мы живем, нравственность, которой мы питаемся и дышим, которая нас питает и дает дышать.
Конечно, в этом утверждении автор может заблуждаться, а кто не может?
Кто не может?
Махнув на прощание женщине рукой, Пафнутьев вышел со двора, пересек дорогу и снова ступил на пожарище. Он поднялся на крыльцо, прошел по черному коридору, легонько толкнул черный скелет абажура…
– Ничего, ребята, – проговорил он вслух. – Разберемся. Жизнь, слава богу, продолжается и, похоже, будет продолжаться еще некоторое время. Достаточное время, чтобы успеть во всем разобраться.
– Полностью согласен, гражданин начальник, – услышал он негромкий голос за спиной и, обернувшись, увидел Васю. Оказывается, тот поднялся в дом следом за Пафнутьевым, и, по давней своей привычке зэка и киллера, совершенно бесшумно.
– Это радует, – откликнулся Пафнутьев, несколько смущенный тем, что его слова, обращенные к самому себе, услышал еще кто-то.
– Шумаков, о котором ты так много мне рассказывал…
– Я рассказывал?! – удивился Пафнутьев.
– Шутка. Он молод, хорош собой, улыбчив, весел?
– Всего понемножку.
– Животик не нагулял?
– Что-то просматривается, – усмехнулся Пафнутьев. – Но не очень, не слишком.
– Видимо, теннисом занимается?
– Плаванием.
– Он всегда неплохо плавал… В мутной воде. Ты с ним подружился?