Победа по очкам
Шрифт:
– Если один уже сложил свою буйну голову… Это может случиться и со мной?
– Конечно, – кивнул Пафнутьев и снова наполнил рюмки. – Можешь отказаться.
– И ты дальше по жизни пойдешь один?
– Угу… Один.
– И тебе не совестно говорить мне это.
– Совестно. – Пафнутьев поднял свою стопку, предлагая Халандовскому поступить так же.
– Паша… Хочешь, я скажу тебе одну умную мысль? Только ты не обижайся…
– Скажи.
– Мы победим.
– Нисколько в этом не сомневаюсь.
– За победу! – поднял свою стопку Халандовский.
– На всех фронтах! – подхватил Пафнутьев. Выпив, он
– Ты чего? – спросил тот.
– Ивана Степановича убили.
– Ивана Степановича убили?!
– Из-за этого вот портфеля. За ним приезжали. И старик не отдал. И старик не отдал. И старик не отдал, понял?! – Пафнутьев прижал кулаки к глазам.
– Паша, ты не должен этого так оставить, – твердо сказал Халандовский. – Это нехорошо, когда наших бьют.
– Вася мне сказал то же самое.
– Ты с ним виделся?
– На пожарище. Они и дом Степаныча сожгли.
– Я могу помочь? Прости! – спохватился Халандовский. – Я плохо сказал. Я скажу иначе. Я могу помочь!
– Полистай бумаги. Покажи грамотным людям.
– Могу и деньгами.
– Чуть попозже.
– А Вася…
– Мне кажется, что Вася вышел на тропу войны.
– Он тебе сам об этом сказал?
– Дал понять.
– Это хорошо, – кивнул Халандовский.
– Почему?
– Значит, охотиться будет не за тобой.
– Надеюсь, – усмехнулся Пафнутьев.
– Вася не человек, – убежденно сказал Халандовский. – Ты должен это всегда помнить – Вася не человек.
– А кто же он?
– Курок. У него и кличка была – Курок. Безотказный, не знающий промаха, не знающий ни страха, ни жалости. Ты не станешь его останавливать?
– В чем, Аркаша? Как? Моя цель – Лубовский. Им я и пытаюсь заниматься. Больше меня никто не интересует. Руководство поручило мне разрабатывать Лубовского. Невзирая на ту карьеру, которая, возможно, его ожидает. Все. Я продираюсь к Лубовскому. У меня за спиной – трупы. Я уже не знаю, сколько их и чем они заслужили свою печальную участь. Будут еще трупы? Не исключаю. Более того, я в этом почти уверен. Выживу ли я сам? Не знаю. И это маленькое обстоятельство дает мне право поступать свободно и безоглядно. Кто сейчас на мушке? Не знаю. Но совершенно уверен, что я на мушке. Дали понять.
– Как раз об этом я и хотел тебя предупредить.
– Значит, утечка информации. Скажу больше – сознательная утечка информации. Они поручили тебе предупредить или, скажем откровеннее – пригрозить мне.
– Паша! – возопил Халандовский. – Как ты можешь?!
– Могу, Аркаша, я теперь все могу. И не обижайся. Я сказал «поручили» в переносном смысле. Лубовский знает, что, если тебе станет известно, ты мне сообщишь. И случилось так, что тебе что-то стало известно. И, конечно же, ты мне сообщил, не стал утаивать столь важную информацию. Вот и все.
– А, тогда ладно, тогда пусть, – примиряюще пробормотал Халандовский. – Когда нужен результат? – Он ткнул толстым своим мохнатым пальцем в обгорелый портфель, который все еще лежал на столе.
– Вчера.
– Понял. Но дня три потребуются.
– Годится, – кивнул Пафнутьев. – Если будешь кому-то давать на прочтение – сними копии. Пусть твои ребята изучают копии, а не оригиналы. Оригиналы оставь при себе.
– Паша! – обиженно заорал Халандовский. – Кто я, по-твоему?
– Собутыльник.
– Между
– Идет.
– Паша, Москва на тебя повлияла плохо. Надо что-то предпринимать, что-то делать с собой.
– В какую сторону повлияла?
– Ты стал сдержанным и каким-то… Величавым.
– Это пройдет, – беззаботно махнул рукой Пафнутьев. – Понимаешь, контора обязывает, больно значительная контора, это все равно что надеть пиджак на три размера больше. Невольно выпячиваешь грудь, расправляешь плечи, становишься на цыпочки, чтоб люди не заметили – пиджак-то с чужого плеча, пиджак-то не по росту… Хоть подкладывай подушки!
– Подушки – это хорошо, в них пули застревают.
– Легенда. Не застревают. Нет, не застревают, – повторил Пафнутьев, как бы прикидывая путь пули сквозь подушку. – Дробь, особенно заячья, утиная, – эта да, останется в подушке. И потом знаешь… У подушек есть не менее важная задача.
– Какая? – с интересом спросил Халандовский.
– Как ничто другое она способствует сближению людей. И вообще помогает человеческому общению.
– Какой прекрасный тост! – воскликнул Халандовский. – Никогда не слышал ничего подобного! Москва повлияла на тебя очень благотворно. Будь здоров, Паша!
– Будь здоров!
На какое-то время друзья замолчали, уделив наконец внимание холодному мясу, острому хрену, черному хлебу и лимону, гладкость и блеск которого выдавали тонкую кожуру, сочность мякоти и полное отсутствие косточек.
– И еще, – неожиданно проговорил Пафнутьев. – Это не величавость, Аркаша, это что-то совершенно другое. Как-то незаметно пришло понимание, что не все слова нужно произносить, даже когда остаешься наедине с самим собой. Плохо это, вредно, неграмотно. Вот ты задаешь вопрос, а я мог бы отвечать тебе на него одну, две три минуты… Прекрасно понимаю, что в это время я отвечал бы и на свои сомнения… А что произношу? Да, говорю. Нет, говорю. И все. Подожди, не перебивай, – сказал Пафнутьев, заметив, что Халандовский порывается что-то сказать. – А то забуду… Может, помнишь, есть такая печальная сказка… Убили плохие люди девочку, зарыли в лесу… И, как у нас говорят, не оставили ни следов, ни свидетелей. Все сошло им с рук. Казалось бы. Но через год на этом месте вырос тростник. Пришел брат девочки, срезал тростник и сделал дудочку… А едва поднес ее к губам – запела, запела дудочка и рассказала человеческим голосом о злодействе…
– Не так ли и ты, Паша, – проговорил Халандовский.
– Не так ли и ты, Аркаша. – Пафнутьев поднялся, подошел к окну, некоторое время смотрел сквозь гардину на город, не видя ни гардины, ни города. – И кто знает, запиши кто-нибудь наш с тобой разговор… Понял бы что-нибудь этот человек? Что-то, наверно, и сообразил бы, но главное от него бы ушло. И заговори какая-нибудь электронная дудочка или, скажем, жучок человеческим голосом… Что бы он ему напел, этому хитрому и коварному? А ни фига бы он ему не напел! – Пафнутьев весело обернулся к Халандовскому и подмигнул, давая понять, что не так-то просто их будет раскрутить, не так-то просто прищучить, если до этого дойдет. А что это может случиться, ни Пафнутьев, ни Халандовский, кажется, не сомневались. Уж слишком много произошло непонятного, неестественного, чтобы исключить такую возможность.