Победитель получает...
Шрифт:
Он выдохнул облегчённо, и Маше даже показалось, что глаза у него заблестели подозрительным влажным блеском, но дед снова перевёл взгляд на окно. Выражение лица у него было умиротворённым, и казалось, что теперь он делится с рябиной и сиренью своей радостью, как до того делился тревогой.
Маришка вскоре переехала к деду и оказалась именно такой, как он и говорил — тихой и работящей. Да, дед умел разбираться в людях, и Маша нарадоваться не могла, видя какой заботой и вниманием он окружён и сколько радости дарит ему общение с мальчишками.
Сама Маша
Маришка давно нашла работу, благо дом стоял не в глухой деревне — рядом посёлок городского типа, но, конечно, жили они более чем скромно. Маша навещала их сначала раз в две недели, потом — реже… и ещё реже. А последние полгода, когда к ней переехал Антон, перестала ездить вовсе.
А ведь они ждали её… и не только из-за подарков и гостинцев… И “тёте Маше”, как её называли, хотя степень их родства была настолько отдалённой, что не поддавалась никакому определению, было хорошо с ними.
Там, а не с унылым, вечно всем недовольным Антоном, она чувствовала себя живой, нужной. Счастливой? Да, наверное. Отказывая себе в обновках и корпя над подработками, она по дороге домой забегала то в книжный, то в торговый центр — в отделы игрушек и детской одежды. Вздыхала и хмурилась над ценниками, своей дотошностью доводила продавцов до белого каления, несла домой придирчиво выбранный подарок, представляя, как ему будут рады, — и была счастлива, хоть и не осознавала этого.
Совершенно ясно вспомнилось окончание того разговора с дедом, когда он впервые произнёс слово “завещание”.
— Дедуль, ты завещай, кому хочешь! И пусть Маришка приезжает, пусть живёт. Только и ты живи! Пожалуйста… Не бросай меня… — она села рядом, обхватила его руками, крепко, словно желая удержать, уткнулась в плечо, пряча мокрые глаза.
Ещё и сорока дней не прошло, как похоронили маму, и дед, крепкий, жилистый, казавшийся вечным, заметно ослабел. Ни на что не жаловался, но дышал тяжело и часто глотал то одно, то другое лекарство.
“От сердца, — усмехался дед. — Всё у нас так — от сердца, от головы… А для сердца лекарств не бывает. Для сердца — другой человек нужен… или вот хоть зверь, — дед кивал на кота Тишку, преданного ему, не хуже собаки, — или дело любимое. Это, я понимаю, для сердца…”
А тогда, в ответ на Машины слова, дед погладил её по голове, по напряжённым плечам, сказал тихо:
— Не брошу. — Помолчал и прибавил, словно уже и не к ней обращаясь:
— Рядом буду. Всегда.
========== Глава 8. Сны ==========
Спала Маша беспокойно. Просыпалась после очередного кошмара с бешено колотящимся сердцем; лежала без сна, стараясь успокоиться и ни о чём не думать; наконец засыпала и снова проваливалась в вязкий кошмар, как в трясину.
Из всей этой череды ужасов ярко запомнился только один. Странно… в общем-то ничего кошмарного в нём с Машей и не произошло, и даже не особенно угрожало произойти. Ощущение жути было скорее подспудным, как бы не вполне проявленным, но после пробуждения оно не отпускало, как обычно, а только усиливалось.
И как-то сразу стало ясно, что сон этот запомнится надолго. Бывают такие сны, которые помнишь годами, чуть ли не всю жизнь помнишь — и он как раз из их числа.
Ей приснилась совершенно пустая комната с голыми стенами, только прямо посередине стоял стул — больше ничего и никого. Хотя последнее вызывало сомнения — Маша ясно ощущала, что здесь есть ещё кто-то, и он наблюдает за ней, ждёт, что она будет делать, как поведёт себя.
Ей стало не по себе, хотя настоящего страха пока не было, но желание понять, что это за место и кто следит за ней, становилось непереносимым. Маша точно знала, что это важно — очень важно. Она должна понять.
И вдруг она осознала, что вот этот стул и есть то самое — живое и наблюдающее. Это вовсе не предмет мебели, а живое существо, способное принять любой вид. Само собой пришло слово — “перевёртыш” — и от этого слова повеяло такой запредельной тёмной жутью, таким страхом…
Но почему-то она боялась не столько самого этого стула, сколько… чего? она и сама не могла понять… Фальшивый стул начал расплываться, терять свои очертания. Маша смотрела на него, не в силах отвести взгляд, оцепенев от ужаса.
Ей почему-то и в голову не приходило попытаться закричать или убежать, а непонятное существо словно никак не могло определиться, что же ему делать дальше, в кого или во что превращаться, или, может быть, оно просто упивалось Машиным страхом, потому что именно эта неопределённость и непонятность пугала больше всего.
Ни один самый жуткий монстр не может напугать так, как это зыбкое неизвестно что, пульсирующее в неком переходном состоянии, на полпути из одной формы в другую.
Машу передёрнуло от отвращения — это чувство перекрывало даже страх. И она точно знала, что кто-то наслаждается её состоянием. Но не “стул”, нет… Есть кто-то ещё, не присутствующий здесь физически, наблюдающий издалека.
Перевёртышем кто-то управляет и через него следит за ней, Машей, играет с ней, как с глупой и беспомощной добычей… И это только начало… Начало игры…
Маша проснулась, задыхаясь от страха, от навалившегося ощущения безвыходности. Долго думала, куда ей девать злосчастный кубик. Воспользоваться им и в мыслях не было!
Теперь-то она точно знала, что больше всего хочет от него избавиться. Да… как говорила одна из соседок деда: “не было у бабы забот, так купила порося!” Маша прыснула от нервного, но всё же приносящего некоторое облегчение смеха. Её всегда веселило забавное слово “порося”. Как бы ей ухитриться сбыть с рук эту нахальную гладкую свинью!