Победитель получает...
Шрифт:
Далеко, на горизонте, виднелось нечто, напоминавшее неровные острые зубы гигантского частокола, они словно впивались в низкое небо, чуть ли не протыкали его. И если раньше слово “небоскрёб” казалось Маше излишне… самонадеянным, то глядя на эти жадные зубья, вонзающиеся в больное брюхо неба, она подумала, что назвала бы их небогрызами.
Возможно, это город? Маша вытянула шею, пытаясь увидеть хоть что-то за пределами плоской крыши. Стакан, позже подтвердивший её предположения и оказавшийся лифтом, находился достаточно близко к краю, и прежде чем Машу затянули внутрь, она успела
Всё было таким ровным и правильным, идеально распланированным, безжизненным… Положение не спасала даже зелень. Деревья стояли вдоль дорожек прямыми линиями, как солдаты в строю, подобранные по росту, одинаково подстриженные. Казалось, что они боятся шелохнуться, чтобы не получить взыскание.
Газоны — правильные круги и квадраты, и Маша могла бы поручиться, что все травинки на них абсолютно одинаковые с точностью до миллиметра… как минимум.
Что-то ещё насторожило её, и когда за ней и механами с едва слышным шорохом сомкнулись двери лифта, Маша поняла — что. Не было видно ни одного человека или животного, или… хоть кого-нибудь! Вообще никого, словно вымерли все. И было тихо. Настолько глухо и мертвенно тихо, что хотелось кричать…
========== Глава 14. Ласковый профессор ==========
Маша очень старалась увидеть и запомнить как можно больше, но мозг, подобно перегретому механизму, отказывался работать.
Стерильные коридоры, экраны, сенсорные панели, пищащие звуки, издаваемые механами, — всё слилось в сплошную полосу, как будто она кружилась на карусели.
Появлялись другие механы, неотличимые от прежних, обменивались сигналами, направляли на неё какие-то приборы. Маша даже страха не ощущала — лишь усталость и головокружение. И только когда перед ней оказался человек — настоящий человек из плоти и крови (во всяком случае именно так он выглядел) — карусель остановилась и Машины оцепеневшие чувства проснулись. Она даже обрадовалась — в первый момент, но радость была недолгой.
Мужчина, на вид лет пятидесяти, светлокожий, как человек никогда не бывающий на солнце, но тем не менее с лёгким румянцем на чуть дряблых щеках, голубоглазый, в густых каштановых волосах пробивается седина, — он почему-то сразу же вызвал у Маши неприязнь и, пожалуй, страх.
И если насчёт страха ещё можно было сомневаться, то неприязнь определённо оказалась куда сильнее той, что Маша испытывала по отношению к механам.
Наверное, дело было в сочетании холодного цепкого взгляда и приторной улыбки, кривившей слишком яркие, как показалось Маше, губы.
— Рад вас видеть, моя милая! Какое счастье, что вы не пострадали на той ужасной помойке! — объявил незнакомец, простирая к Маше пухлые руки.
Она не шевельнулась и не ответила, но её безучастное поведение и настороженно-враждебный взгляд были восприняты так, словно ничего другого от неё и не ждали и, более того, весьма довольны всем, что она делает или, напротив, не делает.
— Как вас зовут, дорогая моя? Меня вы можете называть профессором, — на этих словах профессор схватил безвольно висящую Машину руку
Маша невежливо вырвала руку, буркнув под нос:
— Тогда я — девушка.
— Очаровательно! — развеселился профессор нижней частью лица, в то время как в верхней посреди арктического холода всё ярче разгорался огонёк недоброго интереса.
— Девушка! — наигранно хохотнул он. — А всё-таки, как вас зовут, девушка? — он едва не потрепал Машу по щеке, но она резко дёрнула головой, и мягкая рука плавно удалилась от её лица, а огонёк в глазах профессора стал ещё немного ярче, злее и заинтересованнее.
Этот интерес пугал Машу больше всего. Она подумала, что надо вести себя… скромнее, но поделать с собой ничего не могла, слишком уж отвратителен ей был этот тип.
— Ну что ж, моя милая, — жирным голубем заворковал профессор, мелко перебирая ногами, что только усиливало сходство. — Может быть вас обижает, что я не называю своего имени? Так я о вас же забочусь — оно у меня слишком сложное, заковыристое, я бы сказал! Но если желаете — меня зовут… — с ярких улыбающихся губ профессора сорвались какие-то звуки, которые не только были совершенно непонятны, но ещё и доносились до Маши откуда-то издалека, как через вату.
Она нахмурилась, вслушиваясь изо всех сил, и действительно услышала произнесённые всё тем же медовым голосом совершенно отчётливые слова:
— Владилен Эдуардович.
Причём, когда звучало “Эдуардович”, профессорские губы уже не шевелились…
У Маши и раньше мелькала мысль, что в этом странном непонятном и чуждом мире не должны бы говорить на русском языке, но для того чтобы как следует оформиться этой мысли не достало времени и возможности спокойно её обдумать.
А с другой стороны, русскоязычность местных жителей, включая механов, подспудно подталкивала Машу к предположению, что всё происходящее — сон, бред, морок, наведённый на неё зловещими организаторами Игры.
Но сейчас она вдруг ясно осознала, что вовсе не по-русски они говорят. Просто она воспринимает их речь в переводе. Но как?..
“Игровой модуль остаётся с игроком до окончания Игры и обеспечивает синхронный перевод с любого языка в непрерывном режиме. Приносим извинения за задержку перевода имени собственного. Возникла сложность с подбором аналогии. Виновный будет наказан.”
Маше показалось, что время остановилось, и эти слова, произнесённые уверенно и неторопливо, вторгшиеся в её сознание, как раньше объявление о начале Игры, — заняли всего секунду — никак не больше.
Нет! — обжигающее чувство протеста волной затопило Машу, — не надо никого наказывать!
И тут же чужая боль вспыхнула факелом — где-то совсем рядом, где именно — не понять, и самой боли как таковой Маша не ощущала, но она точно знала, что нечто — нет, всё-таки некто, — корчится в безмолвных спазмах раздирающей боли. Её желания никого не интересовали…
У Маши перехватило дыхание, к горлу подступила тошнота. Да, ещё совсем недавно она испытывала отвращение и чуть ли не ненависть к этому самому “игровому модулю”, но таких мук она ему не желала, нет… Это жестоко, несправедливо!