Победитель

Яковлев Лео

— Вон наш Петька тоже обрезанный, но это же не значит, что он — еврей, — сказал один из них.

— Покажи ему, Петька, — закричали другие.

Петька смущенно стал доставать свой член, в который раз объясняя, что подгнивал в детстве, и доктор его обрезал. Все стали вслух сравнивать Фимин и Петькин члены и пришли к выводу, что обрезаны они примерно одинаково, да и по виду и по размерам весьма схожи. Потом Петька по секрету признался Фиме, что обрезан не по болезни, а по воле родителей, принадлежавших к секте ильинцев, и что он таким образом «почти еврей». В результате Фиму в евреи было решено не производить, но поскольку свои требования прекратить досужую болтовню он сопровождал доброй порцией отборной матерщины, что также в глазах мужичков свидетельствовало о его нееврейском происхождении, разговоры о жидах прекратились, во всяком случае при нем. Подобные ситуации приходилось, начиная с 43-го года, переживать практически каждому еврею, находившемуся на фронте, если только он не

был отгорожен от солдатской массы стенами штаба или не был военным хирургом, на которого молились, что, впрочем, не помешало сделать потом военных врачей-евреев «убийцами в белах халатах», и поэтому Фима не мог потом без улыбки слушать разглагольствования ветеранов о всеобъемлющем «фронтовом братстве народов». Действительно безграничным это братство было только в братских могилах.

Во время своих фронтовых дискуссий по так любимому советским Верховным главнокомандующим национальному вопросу Фима, конечно, не знал, что его страна уже превращалась из тоталитарной, но умеренно фашистской, в тоталитарную нацистскую. Многим кажется, что нацизм — это когда вовсю работают лагеря смерти, газовые камеры и крематории. Это не так. Нацизм поднимает голову тогда, когда в многонациональной стране начинаются иудушкины подсчеты представительства различных наций в различных сферах деятельности. На первых порах дорвавшиеся до управления страной нацисты говорят, что цель этих подсчетов — только статистика. Надо, мол, знать, как та или иная нация представлена в «сферах» и «органах». Потом они начинают «подправлять» эту статистику и на ее основе разрабатывать «нормы» упомянутого представительства. Таким образом внедряется «отрицательный отбор», при котором продвижение людей в обществе уже осуществляется не по способностям, как в нормальном мире, а по «национальным соображениям». Чем закончила страна с таким «отбором» — теперь всем известно, но пока коммунистические нацисты были у власти, такому «отбору» подвергались даже надписи на обелисках над братскими могилами и на памятных досках: «компетентные партийные органы» бдительно следили, чтобы там, по возможности, не было «нехороших» фамилий, а возможности у нацистов, как всегда, беспредельны, поскольку понятие «совесть» им неведомо. Потом можно использовать «национальный принцип» в отношении целых народов: какой-нибудь из них объявлять главным и «пить за него», забыв, что четыре года назад люди всех наций страны были «братьями и сестрами», потом «братья и сестры» превратились в «соотечественников и соотечественниц», и «отдэльные» народы и вообще оказались «народами-предателями» и подверглись репрессиям в полном составе — от новорожденного младенца до столетнего старика.

Измышления же о генетической неспособности евреев воевать, присущей всем убежавшим от войны в Ташкент евреям, и об их патологической трусости централизованно распространялись и после войны советскими идеологическими и специальными службами. Убеждение в том, что они солдаты плохие, отразилось и в одном из «генеральских» анекдотов того времени:

«Генерал делает смотр воинской части и прохаживается вдоль строя. Подходит к одному из солдат:

— А ну-ка, голубчик, покажи нам как разбирается и собирается автомат. Даю две минуты.

Солдат манипулирует с оружием, но у него ничего не получается. Генерал:

— Фамилия?

— Иванов.

Рядом стоит другой солдат, подтянутый и опрятный. Генерал:

— А ты можешь?

Солдат управляется за минуту. Генерал:

— Фамилия?

— Рабинович.

Генерал помолчал, пожевал губами и подвел итог этому соревнованию:

— Видишь, Иванов! Прямо скажем: плохой солдат Рабинович, но автомат знает!»

Эта пропаганда имела успех в различных слоях населения до июня 1967 года, когда на глазах у всего мира от евреев побежали Герои Советского Союза — президент Насер, маршал Амер и советские военные советники. С одним из них, чудом спасшимся на Синае, я через год пил чачу в вагоне-ресторане поезда Москва — Тбилиси.

— Культурненько, очень культурненько воюют жидки! — спьяну повторял он в течение всей нашей пьянки, и в его голосе чувствовалось уважение профессионала.

После этого Советский Союз и его восточноевропейские сателлиты перешли в своей всемирной борьбе с «сионизмом», сиречь с евреями, к партизанским методам: их спецслужбы стали выявлять «сионистов» у себя дома и готовить террористов для убийства еврейских детей и женщин на Ближнем Востоке.

Все это должно было произойти в недалеком будущем. А тогда Фима все-таки сделал для себя вывод, что пребывание в рядах евреев налагает на человека какую-то дополнительную ответственность, и его сознание этой ответственности в полном мере проявилось в довольно короткой истории с белым петухом, к которой мы вернемся после столь длинных, но, будем надеяться, не лишних отступлений.

Белый петух, как уже говорилось, переночевал уже в виде полуфабриката в Фимином вещевом мешке и в этом же мешке вместе с Фимой отправился по тревоге в сторону передовой. Днем, когда его взвод шел цепочкой по неглубокой ложбине, их атаковали «мессершмитты». Они носились взад-вперед над колонной и поливали ее пулеметным

огнем. Все, включая Фиму, попадали в снег. И когда он лежал, в минуты смертельной опасности, когда ранение даже хуже смерти, так как раненых в их ситуации было некому и некуда уносить, ибо это был не патриотический сериал о бравом и высоконравственном спецназе, «не бросающем товарища», а реальные фронтовые будни, рутина боевого бытия, в его голове не было тихой мольбы о спасении. Он думал о том, что вот сейчас его убьют. Его тело и все его вещи, включая мешок с белым петухом, останутся на немецкой территории. Немецкие похоронщики в поисках своих погибших найдут и его труп. Потом в вещмешке обнаружат белого петуха. Дальше они без труда убедятся, что перед ними тело еврея. Сфотографируют его с петухом. И эта фотография украсит немецкие газеты как доказательство того, что не немцы, а евреи Красной Армии грабят население. Пока Фиму терзали эти жуткие мысли, «мессеры» улетели. Те, кто уцелел после их налета, поднялись на ноги, отряхнули снег и пошли дальше.

Гениальный знаток человеческих душ Лев Николаевич Толстой, как известно, описал рой предсмертных мыслей и воспоминаний, возникающих в мозгу обреченного воина, но для описания Фиминых предсмертных терзаний у него наверняка не хватило бы таланта и знания психологии человека середины двадцатого века, жившего в эпоху национал-большевизма и национал-социализма.

Четвертым, после холода, усталости и голода, бедствием для Фимы, как и для большинства солдат Красной Армии в их повседневной фронтовой жизни были вши. Эти ближайшие «друзья человека» в мирное время прятались где-то за пределами городов, но в годы бедствий народных распространялись повсеместно, а в Красной Армии традиционно становились врагом номер два. Первым вдохновенным борцом против вшей в стране Советов был ее основатель — Владимир Ильич Ленин, сформулировавший второй по значимости после речевки «Социалистическое Отечество в опасности!» лозунг «Социализм победит вошь, или вошь победит социализм!» Вошь не победила социализм, но и социализму не удалось победить вошь. Произошла ничья, а вошь просто где-то притаилась до поры до времени.

Фимины родители перенесли атаку вшей во время Гражданской войны и весело смеялись, когда их знакомый еврей, бывший солдат царской армии, попавший в немецкий плен в пятнадцатом году, когда пленных немцы еще не сортировали по национальностям, рассказывал, как к нестрого охранявшемуся ограждению их лагеря подошел пожилой немец, подозвал его, протянул ему пустую бутылочку и попросил поймать и продать ему несколько вшей, объяснив, что он хочет показать своим внукам это насекомое. Фима тоже смеялся, хотя что собой представляют эти вши он в своей харьковской юности еще не знал. Не успел он увидеть вошь и в Коканде, хотя в близлежащих кишлаках они были привычным делом, и любой сельский узбечонок мог на базаре продемонстрировать свою ловкость: полезть к себе за пазуху, вытащить вошь, положить ее на зуб, щелкнуть зубами и выплюнуть ее уже в дохлом виде.

О грядущем нашествии вшей «бывалые люди» предупреждали Фиму и других курсантов еще в училище в Намангане, но только в зоне военных действий Фима столкнулся с этим врагом, как говорится, лицом к лицу. Ему, как и всем его соратникам, приходилось существовать целые недели, а то и по месяцу, не снимая одежды. Еще реже появлялась возможность выкупаться в бане. Сразу отметим, что сыпного тифа в Красной Армии не было, и, следовательно, вошь в данном случае социализму не угрожала, но бойцам задавала перцу. При этом пока солдат замерзал, вошь вела себя смирно: на поверхности тел, едва прикрытых летней одежонкой, температура опускалась ниже 36 градусов по Цельсию, и вошь себя чувствовала неуютно. Но потом, когда солдат ненадолго попадал в какое-нибудь тепло, вошь наверстывала упущенное, и страшный зуд по всему телу не давал ему ни минуты покоя.

Примерно раз в два месяца во время относительно длительных формировок-доукомплектований солдату давали помыться в бане, а пока он мылся, его одежда обрабатывалась горячим воздухом или паром в специальной вошебойке. На полу в таких вошебойках заметным слоем лежали дохлые вши. В некоторые банные дни специальная вошебойка в расположении Фиминой части не появлялась, и тогда санинструктор брал инициативу на себя: он брал обычную железную бочку, наливал на дно немного воды и устанавливал ее над костром. Поверх бочки делали решетку из подручного материала — досок, крупных веток, на которую набрасывали солдатское обмундирование и белье. Вши в вошебойках погибали, но некоторая часть гнид все же оставалась живой, и спустя несколько дней вши снова напоминали о себе.

Вши гнездились в волосах даже при короткой стрижке и во всех местах на теле, где существовал волосяной покров, а также в складках нижнего белья. И однажды остатки Фиминого взвода под его временным руководством вступили с ними в смертный бой. Как-то раз после очередного драпа взвод расположился в брошенной хате. Там, вероятно, давно никто не жил, поскольку пол был засыпан засохшей картофельной шелухой. В хате была печь, но топить ее было нечем. Кто-то из солдат предложил взять несколько снопов из соломенной крыши. Фима поначалу воспротивился: ему казалось, что грешно разрушать жилье, в котором получил приют. Но солдаты стали его уговаривать: